В тот момент, когда я увидел мертвого Виталика, я почти знал, что буду делать. Но, когда мне сказали про деньги, я вдруг почувствовал, что становлюсь совсем другим человеком. Есть какой-то предел человеческих возможностей. И когда он пройден, человек превращается в нечто другое. Он заболевает особой формой бешенства. Тогда остановить его можно, только уничтожив физически. И убивать нужно долго и надежно, чтобы он перестал дергаться. Я понял, что превращаюсь в кого-то другого — страшного, мстительного, безжалостного.

В лагерях таких называют беспредельщиками. Такие не верят ни в какие законы. Ни Божеские, ни человеческие. Даже звери подчиняются каким-то своим законам, продиктованным инстинктом, беспредельщики их не знают. Такой зверочеловек, решаясь на побег, берет с собой в качестве напарника кого-нибудь из лагерных заключенных. Когда же кончается еда, он съедает напарника. Но это, пожалуй, лагерные легенды, страшные сказки. Если человек становится людоедом, то свидетелей не оставляет. Да и сам он выжить не сможет. Срабатывает какой-то механизм — и человек погибает. От шока, от ужаса, от ненависти к самому себе.

И все же беспределыцики есть. Это сукины дети, у которых нет ничего святого. Такой готов подставить любимую женщину, готов предать лучшего друга, отречься от родных и близких. Или, наоборот, — передрать глотку любому за друга, за женщину, за свое дитя. Когда сотрудник прокуратуры поднял простыню и я увидел лицо погибшего Виталика, я понял, что становлюсь «людоедом».

Не мог я в этот момент верить в Бога. Если Бог допустил смерть Семена Алексеевича и Виталика, которые хотели помочь больному ребенку, значит, он был заодно с убийцами. Я понимал, что подобные мысли кощунственны, страшны и безумны. Понимал, что нужно успокоиться и обдумать, как и почему произошло убийство, но я не управлял собой. Я сидел на скамейке и стонал. Стонал не голосом, а сердцем. Казалось, это само сердце кричит от боли, рвется из груди, пытается рассказать всем о чудовищной несправедливости, которая обрушилась на головы самых дорогих мне людей.

Виталика увезли, сотрудники прокуратуры что-то говорили мне, потом ко мне подходили одетые в форму сотрудники милиции, потом еще кто-то. А я сидел на скамье и стонал. Потом меня повели домой. Люди поняли, что в эти минуты нельзя меня оставлять одного. И бессмысленно допрашивать. Вообще трогать. В эту ночь я постарел на десять лет. Нет, на двадцать. Или, если точнее, в эту ночь кончилась моя молодость. И я за один вечер превратился в очень пожилого человека. В другого человека, у которого была единственная цель в жизни — месть.

Меня отвели домой. Я был в абсолютном ступоре, словно меня оглушили. Говорят, что у меня были безумные глаза. Я никого не слышал, не отвечал на вопросы и ходил как механический, как робот. Меня положили на диван. Кто-то снял туфли. Принесли одеяло. Дальше я помнил, что в квартиру заходили и выходили люди. И голос Алены, неизвестно каким образом оказавшейся в моей квартире. И ее прохладные руки на моей голове. И ее голос. Голос Алены — это было единственное, что я помнил в эту ночь. Потом я провалился в какой-то страшный сон, в кошмар. Меня почему-то все время пытались скрыть, прикрыть, накрывали одеялами, обкладывали подушками, а я упрямо вылезал и кричал, задыхаясь, чтобы меня оставили в покое, будто люди действительно хотели меня удушить, а мне не хватало воздуха.

Потом снова голос Алены, прикосновение иглы. Мне делали укол, а я, провалившись в небытие, спал и, кажется, во сне кричал. А может, спал и в промежутках короткого бодрствования кричал. У меня была в эту ночь странная лихорадка — бросало то в холод, то в жар. Мир вокруг меня расплылся, размазался, окружавшие меня люди казались тенями. Неестественно выгнутыми, плывущими по стенам причудливыми тенями моей памяти.

Утром, примерно в половине двенадцатого, я открыл глаза. Открыл и посмотрел вокруг. Лихорадка прошла. Голова работала нормально. Я почувствовал боль в скулах, словно вчера я слишком сильно сжимал зубы. Поднял голову, осмотрелся. Отметил, который час, и удивился, что проспал так много. Получалось, часов четырнадцать-пятнадцать. Рядом в кресле спала Алена. Это меня удивило больше всего. Я осторожно поднялся, прошел в ванную комнату.

Через минуту я стоял у зеркала, чтобы почистить зубы. И случайно увидел свое отражение. Я медленно убрал щетку, поднял руку, словно пытаясь дотронуться до того человека, который стоял напротив. Это был не я. Это был совсем другой человек. Седой, с изменившимся вытянутым лицом и неестественным, каким-то мертвым взглядом.

Я поднял щетку, и этот человек поднял щетку. Я облизал губы, и он сделал то же. Все еще не веря в реальность такого изменения, я дотронулся до своей щеки. И увидел, как человек, стоявший напротив меня, повторил мой жест. Вот, значит, как. Вот каким я стал за эти сутки. Я смотрел на себя в зеркало, и переполнявшие меня чувства злости, мести, ужаса, страха, гнева постепенно исчезали. После утраты этих знакомых мне чувств не осталось ничего. Выжженная душа. И только разум твердил мне, что я обязан мстить, отомстить мерзавцам. Выяснить, кто это сделал, и отомстить.

— Ты уже проснулся? — услышал я за своей спиной голос и обернулся.

Резо так и не сумел заснуть в эту ночь. Он сидел у телефона, ожидая звонка и не раздеваясь. Он сидел и ждал телефонного звонка. И когда телефон зазвонил в три часа ночи, он, нисколько не удивившись, поднял трубку.

— Слушаю, — сказал он почти спокойно.

— Это я, — услышал он голос Чупикова, — у нас все в порядке.

— Что произошло? Он жив?

— Жив. Мы приедем к вам через час. Постарайтесь незаметно выйти из дома. Мы будем ждать вас у выхода со двора.

— Кто это мы? — недоверчиво спросил Резо.

— Я и наш друг. Вам опасно оставаться в этом доме. Вы меня понимаете?

— Все понимаю. Так вы тоже приедете?

— Конечно, приеду. Мы вдвоем приедем. Когда будем у вашего дома, снизу позвоним. У нашего друга есть свой мобильный телефон. Это будет минут через сорок, через час, в крайнем случае. Вы все поняли?

— Я буду ждать вашего звонка. — Резо отключился.

В комнату осторожно постучали. Это была Вера. Услышав его голос, она вошла в комнату.

— Как у вас дела? — спросила она.

— Ничего. Уже лучше. Я, наверно, скоро смогу уйти, — сказал Резо с облегчением.

— И я не куплю вам утром костюма, — закончила за него хозяйка квартиры.

— Да, — улыбнулся Резо, — не купите.

— Значит, буду ждать, когда вы придете ко мне в третий раз, — высказала предположение Вера.

Резо рассмеялся. Ночью все казалось совсем другим. Более теплым и человечным. И даже дневные страхи отступали, будто ночью убийцы не могли ворваться в этот дом.

— Очень надеюсь, что третьего раза не будет, — вздохнул Резо. Он вдруг подумал, что сидит в присутствии женщины, и вскочил со стула.

— Сидите, — махнула она рукой, — вы ведь устали.