Она помедлила, держась за дверную ручку. Ее узкие плечи напряженно застыли. В бронзовых локонах он разглядел несколько серебряных нитей.

– Я не тот человек, за которого ты вышла замуж, – повторил он. – И не тот болван, который развелся с тобой. Я стал старше и намного мудрее, – продолжил он, молясь, чтобы она задержалась хоть на мгновение. – Тогда я не понимал, как должен дорожить тобой.

Маргарита медленно повернулась лицом к нему и прислонилась спиной к двери.

– Ты столько раз обещал мне, что перестанешь принимать это зелье! Ты столько раз обещал, что покончишь с этой слабостью…

– Знаю. Я не сдержал свое слово. Это было выше моих сил.

– Но, как я понимаю, в конечном итоге ты остановился. Пирс говорит, что ты уже несколько лет не принимаешь опиум.

– Семь лет. Почти восемь.

– Выходит, ради меня ты не мог остановиться. Но ты остановился… ради чего? Что такого ты нашел, что понравилось тебе больше, чем наркотический дурман?

– Жизнь. Думаю, я был близок к смерти. И обнаружил, к своему изумлению, что хочу жить, – произнес герцог с грустной иронией. Он шагнул к ней, остановившись достаточно близко, чтобы ощутить аромат французских духов. Они замерли, глядя друг на друга, двое людей средних лет, разделенные годами гнева и сожалений.

– Ты все также красива, – сказал он.

– Ты всегда говорил о красоте и видел только то, что лежало на поверхности. – Но в ее голосе больше не было ярости.

– Правда? – Он не мог вспомнить. – Я любил тебя больше, чем твою красоту. Я восхищался твоей силой, Маргарита, и твоим умом. Тем, как ты вошла в роль герцогини и исполняла ее с таким изяществом, как ты ладила с моей матерью. Как вырастила нашего сына.

– Это ты теперь так говоришь.

– Да, теперь. И мне очень жаль, что я никогда не говорил тебе, как восхищался тобой. Как сильно тебя любил. Тебя единственную.

Он помедлил, тщательно подбирая слова, и продолжил:

– Я знаю, что ты никогда не согласишься снова стать моей женой после той боли, которую я причинил тебе и Пирсу. Но, если бы ты могла простить меня за то, что я натворил… – Он запнулся, судорожно сглотнув, и закончил: – Я понимаю, что это непростительно, но не могу думать ни о чем другом.

Она слегка пожала плечами.

– Что ж, Роберт. Я давно миновала ту стадию, когда мне хотелось убить тебя за то, что ты погубил мою репутацию, и даже за то, что опиум был тебе дороже, чем я. Но то, что случилось с моим ребенком, твоим сыном… Этого я тебе никогда не прощу.

– Я и не рассчитывал на это.

– Тем не менее я думаю, что он нуждается в том, чтобы простить тебя, – сказала она с обеспокоенным видом, казалось, не замечая, что он стоит прямо перед ней. – Пирс очень сердит на тебя и потерял всякий покой, что вредно для его здоровья.

– Знаю. Возможно… когда-нибудь. – Но ему не хотелось говорить о Пирсе, и он не мог остановить себя. Его руки поднялись, словно по собственной воле, обхватив ее лицо. И не успела она воспротивиться, как он поцеловал ее. Он вложил в этот поцелуй все: сожаление, любовь, тоску и желание. Долгие холодные годы трезвости, пока она была замужем за другим и ему ничего не оставалось, как размышлять о собственной глупости.

На мгновение – одно благословенное мгновение – она ответила на его поцелуй. У нее был вкус абрикоса: кислосладкий и томительно знакомый.

Но затем она уперлась ладонью в его грудь и оттолкнула от себя. Не сказав ни слова, она повернулась, распахнула дверь и вышла, не оставив после себя ничего, кроме едва уловимого благоухания духов.

И все же… в выражении ее глаз, в том, как ее губы прильнули к его губам, было что-то, дававшее надежду.

Надеяться значило подвергать себя риску. Скорее всего его надежды обратятся в прах, в боль и чувство отверженности. Он годами не давал воли этой глупой эмоции. Но все равно в каком-то тайном уголке его сердца вспыхнул лучик надежды.

В глубине души Линнет надеялась, что вспыльчивый доктор с тростью ворвется ночью в ее спальню, но нет. Хотя он и появился там утром, капнув теплым шоколадом ей на лицо.

– Что вы делаете? – ахнула она, слизнув шоколад с губ.

– Гримирую вас под больную оспой, – сообщил Пирс. – Еще одну капельку на левую щеку. Ну вот, жуткое зрелище. Вы знаете, что королева Елизавета была вся в рябинах от оспы?

– Да, – буркнула Линнет, схватив носовой платок и яростно вытирая лицо. – Как это мерзко с вашей стороны!

– Почему? – поинтересовался Пирс, прислонившись к столбику кровати в изножье ее постели. – Это так ужасно иметь рябую кожу после оспы?

– Конечно, ужасно! – сердито отозвалась Линнет. – Ну как мое лицо? Чистое?

– Цветущее. Почему это так ужасно?

– Потому что… – огрызнулась она, не зная, что ответить. – Просто ужасно.

– Но многие женщины, не такие красивые, как вы, живут вполне счастливо, – сказал он. – Даже рябые.

– Да, но…

– Судя по всем отзывам, королева Елизавета прекрасно проводила время, – добавил он.

– Но она так и не вышла замуж, не правда ли? – Линнет взяла у него чашку шоколада и пригубила.

– Нет правила, где говорится, что женщинам с плохой кожей нельзя выходить замуж.

– Да, но существуют неписаные правила о том, что делает женщину желанной. Красивая кожа – непременное условие.

– И вы соответствуете всем критериям, не так ли? – Он прищурился, словно выискивая у нее недостатки.

Линнет не удостоила его ответом. Что бы она ни сказала, это лишь даст ему повод для дальнейших насмешек.

– Интересно, кому хуже, красивой женщине, если она подхватит оспу, или уродливой? – произнес Пирс.

– Красивой, – не задумываясь ответила Линнет. – Она больше потеряет.

– Я не пойду плавать сегодня утром, – сказал он, сменив тему. – Себастьян будет оперировать больного, который поступил накануне вечером, и мне придется стоять рядом и давать ему указания.

Лицо Линнет разочарованно вытянулось.

– О, конечно.

– Я подумал, что мы могли поплавать в полдень вместо этого.

– Это было бы неплохо, – кротко отозвалась Линнет. Пирс не смотрел на нее, развлекаясь тем, что тыкал тростью в стопку романов на прикроватном столике.

– Что за удовольствие сталкивать их на пол? – поинтересовалась она.

– Я их не сталкиваю. Я смотрю, насколько верхняя книга должна выступать над нижними, чтобы они все упали.

Книги свалились на пол.

– Примерно на сорок процентов. Я велел Прафроку, чтобы сторожку снова обставили мебелью, – сказал он, поднявшись с постели.