— Нет, так не пойдет. — Незаметно Андре взял на себя роль командира. — Давайте еще раз позовем, а потом по моему знаку сразу замолкаем.

Они крикнули, замолчали и опять услышали голос Патрика, и в самом деле доносящийся будто из-под земли.

— Вот где это! — определил Корнюэль, к слову сказать, почти посередине между направлениями, указанными его спутниками.

Андре не торопясь направился туда, сделав знак Соне и Шарлю никуда с места не трогаться.

Вскоре он склонился над чем-то чуть в стороне от тропинки, ведущей к запертой хижине, и махнул им рукой.

— Прихватите веревку в моем мешке на сиденье и идите сюда.

Шарль кинулся к мешку, а Соня заторопилась к Андре.

Это была замаскированная волчья яма.

— Да, приятель, угораздило тебя! — Корнюэль склонился над ямой, в которой, неловко подогнув ногу, сидел Патрик.

Вслед за ним над ямой появилось взволнованное лицо Сони, которая, не выдержав плачевного вида своего дворецкого, громко ахнула. Патрик грустно улыбнулся ей.

— Видимо, ваше сиятельство, у вас на роду написано, пусть и с помощью других, врачевать мои раны.

Кажется, я сломал ногу.

— Главное, вы живы, а кость ваша срастется.

Она успокаивала его совсем по-матерински, пока подоспевший Шарль не принес моток веревки, и теперь они с Андре совещались, как лучше поднять Патрика.

— Здравствуйте, мосье Патрик! — сказал Шарль, словно они встретились на кухне.

— Здравствуй, Шарль. Как там Лиз?

— С ней все в порядке, поест и успокоится. Я думаю, ее пока не надо запрягать, пусть Клери потрудится.

— Полезай-ка ты, парень, вниз, видишь, у мосье нога сломана, поможешь его поднять. Обвяжешь веревкой, а потом снизу поддержишь сколько можно.

— Может, лучше я спущусь? — предложила Соня. — Все-таки, чтобы вытащить Патрика, нужна сила…

— Нога у меня, положим, сломана, но руки-то целы, — подал голос Патрик. — И правда, пусть мадемуазель Софи поможет мне завязать веревки, а дальше уж я себе руками помогу.

Мужчины спустили Соню вниз, и она помогала Патрику сделать узел на поясе, а потом поддерживала, чтобы он смог разогнуться и подняться Соню вытащили из ямы безо всяких трудностей.

Мужчины подставили Патрику свои плечи, чтобы довести его до повозки, но он неожиданно заупрямился:

— Погодите! Со мной уже все в порядке. Разве что мадемуазель Софи перебинтует мне ногу, а вот Андре и Шарля я попрошу сходить к избушке и посмотреть, кто там заперт.

— Вы думаете, в хижине есть кто-то?

— Есть. Я слышал плач — по-моему, женский.

Ночью здесь все так хорошо слышно.

— А может, это какой-нибудь зверь? — боязливо сказал Шарль.

— Вряд ли зверь может молиться и призывать на подмогу господа нашего.

Шарль перекрестился и оглянулся на Андре.

— Человек в запертой хижине… А ведь… судя по всему, никого не было поблизости уже несколько дней.

— Я подумал о том же, — кивнул Патрик.

— Если этот человек сидит взаперти уже много дней, то несколько мгновений может еще подождать, — остановила Соня мужчин, вознамерившихся идти к одинокой хижине. — Сначала вытащите из повозки попону, мой шерстяной плащ и расстелите на земле.

Мы положим на них Патрика. Шарль, мы, кажется, брали с собой топор? Сруби тонкое деревце и расщепи его пополам — мне нужны две шины.

Мужчины удивленно переглянулись. Соне некогда было объяснять им, что, когда она еще была девочкой лет четырнадцати, ее покойная ныне матушка пригласила из полка ее брата Николая лейб-медика и он два дня учил Соню, как в случае чего ухаживать за ранеными. Так что о том, как накладывать шины и делать перевязки, она успела узнать.

Патрика примостили у широкого ствола дуба, и Соня занялась его ногой, пока Шарль, прихватив топор, а Андре — нож, двинулись к хижине.

Соня вынула свой стилет, который, выходя из дома, всегда брала с собой, и распорола сапог, а потом и штанину на поврежденной ноге. Как Патрик ни храбрился, боль он испытывал нешуточную. Она смотрела на его бледное лицо, капли пота на лбу и приговаривала:

— Я осторожно, тихонечко, все будет хорошо…

Нога распухла и посинела, и она про себя ругнула неведомого человека, запертого неизвестно кем в доме, так что им теперь приходилось ждать, когда мужчины вернутся, вместо того чтобы мчаться в Дежансон по возможности быстрее.

Холстину, которой была прикрыта корзинка с едой, она разрезала с помощью стилета на полосы и стала осторожно прибинтовывать самодельные шины к ноге. Перед процедурой она протянула Патрику фляжку с коньяком.

— Выпей, это смягчит боль.

— Ты мой любимый доктор, мой нежный ангел-хранитель… Как я мог сомневаться в том, что ты меня найдешь и вытащишь из этой проклятой ямы.

Надо же было мне так глупо попасться. Я даже нож оставил в седельной сумке, не говоря уже о том, что у меня во рту не было ни крошки…

— Ой, я совсем забыла! — Соня хлопнула себя по лбу. — Ода приготовила целую корзинку съестного.

— Ода сама до этого додумалась? — лукаво спросил он, глядя горящими глазами, как она выкладывает припасы на кусочек холстины.

— Я ей приказала.

Он отхлебнул из фляжки.

— Это какое-то лекарство?

— Ода сказала, что коньяк.

— Он так странно горчит, что я подумал, лекарство. Наверное, оттого, что я слишком голоден.

Патрик жадно набросился на еду, но надолго его не хватило.

— Что-то я совсем ослабел, — пожаловался он, бледнея на глазах.

— Ничего, скоро приедем домой, пригласим мадам Фаншон, она вылечит ногу…

Но Патрик ее уже не слышал — потерял сознание.

Соня заботливо укутала его в свой плащ, подумав, что, скорее всего, он простудился, сидя в мокрой сырой яме. Ведь сегодня только первый день не шел дождь и из-за гор выглянуло бледное утреннее солнце. Там, на востоке. И если перевалить за одну гору, а потом за другую и идти вперед, на северо-восток, через границу, а потом еще через одну, можно добраться до Петербурга. Там уже холодно и, наверное, выпал снег, а ледяной ветер с Невы пробирается под одежду — сыро, промозгло… Но так тепло сердцу даже при воспоминании о холоде и сырости поздней осени на родине…

Из хижины все еще никто не вышел. А что, если на мужчин напал кто-то, огромный и страшный? Уж в чем Соня поднаторела, так это во всяких ужасных картинках, которые она рисует в своем воображении при любой возможности.

Она взглянула на безжизненное лицо Патрика.

Нос его заострился, а кожа на лице стала прямо мертвенно-бледной. Неужели такое возможно? Только что он был весел, шутил. Сломанная нога приносила ему боль, а он старался этого не показывать.