– Если бы я только могла нанять адвоката.

Он покачал головой:

– Роми, люди, нанимающие частных адвокатов, но не имеющие средств на хорошего, то есть на дорогого, боже ж мой, это жалкое зрелище. Вы бы видели этих частных защитников, к которым люди обращаются в итоге. Эти ребята разбирали случаи вождения в нетрезвом состоянии, а тут им поручают тягчайшее преступление. Такое нужно запретить. Вам еще повезло иметь дело с ведомством публичных защитников.

Трудно было представить, что мне хотя бы в чем-то повезло.

У меня по шее катились слезы. Мне хотелось сорвать злобу на этом человеке. Однако он был единственным, кто когда-либо приехал навестить меня.

Посетитель Слезы повалился на стол. Копы повыскакивали из участка. Похоже, у старика был сердечный приступ. Зазвучала сирена. В комнату стали вбегать санитары.

– Посещение окончено, – забубнил интерком. – Посещение окончено. Возвращайтесь в свои блоки.

Хаузер вполне дал понять, что я ему нравлюсь. Все в классе это знали. Это стало шуткой, и Конан напевал «Вот идет невеста», когда я входила в класс, потная и в опилках, из деревообделочного цеха.

Сэмми просто помешалась на чувствах Хаузера ко мне и рассуждала о том, как он мог бы усыновить Джексона, после того, как я сказала ей, что дала Хаузеру телефонный номер. Сэмми была ходячим справочником про каждого человека, переживавшего какие угодно бедствия в тюрьме, и могла привести все случаи, когда в дело включались служащие или даже надзиратели и брали на воспитание детей заключенных женщин. Она развивала эту тему и хотела мне добра, но меня это не утешало. Я не думала, что она правильно все понимает, что хоть какой-нибудь из ее примеров соотносится с моим случаем. Я не знала, как ей это объяснить: это нормальный и приятный мальчик из колледжа, который, наверное, выбрасывает бутылки и банки отдельно от прочего мусора. Он не станет усыновлять моего сына. Он женится на приятной девушке, себе под стать, которая тоже не выбросит окурок на дорогу, и они заведут собственных детей.

Но на самом деле я оживала на его занятиях, пусть даже не признавала этого. Я намеревалась поработать над Хаузером ради Джексона, но также я делала это по более приземленной и менее иллюзорной причине. Он знал те места, что знала я. Когда я говорила с ним, я словно возвращалась туда. Я могла бродить по знакомым улицам, бывать в своей квартире в Тендерлойне, со шкаф-кроватью, с моим любимым желтым пластиковым столиком и, самое главное, с постером со Стивом МакКуином из «Буллитта». Если вы из С-Ф, вы любите «Буллитта» и гордитесь тем, что его снимали там. К тому же Стив МакКуин был правонарушителем в юные годы и, став звездой, сохранил свою крутизну и сам выполнял автомобильные трюки в фильмах. Я дразнила Джимми Дарлинга, что по сравнению со Стивом МакКуином он едва ли мужик. Джимми не обижался на это, поскольку, как он мне сказал, он не притязал на это звание.

Чуть дальше по кварталу, за углом от моего жилья в Тендерлойне, была пивнушка под названием «Синяя лампа», куда я иногда заглядывала после работы с другими девушками из «Комнаты на Марсе». Барменша, замечательная старуха, носившая бадлоны с блестящей брошью на шее, всегда была рада видеть меня с подругами. Она покупала нам выпивку, а мы давали ей щедрые чаевые. Около полуночи появлялся французский повар – не шеф-повар, а просто повар – алкаш в замызганном переднике, на котором было написано название отеля из Старого города. Повар был из Бретани и курил импортные сигареты, ужасно вонючие. Он все время повторял одну и ту же шутку, которую даже шуткой нельзя было назвать: он смотрел на нас, девушек из «Комнаты на Марсе», и кричал: «Я лесбиянка!» – ударяя себя в грудь.

Как-то ночью, после закрытия бара, перед ним сцепились бабы. Шлюхи, работавшие в тех местах, затеяли бузу и катались по земле. Люди из квартир сверху лили на них ведра воды, как на кошек, чтобы они перестали орать. Но бабы не унимались, промокшие, с растрепанными волосами, в изодранной одежде, частично сползшей с них из-за драки. Все, кроме меня, смеялись, глядя на этих мокрых баб, мутузивших друг друга, катаясь по тротуару, источая взаимную ненависть. Меня ошеломила эта сцена, даже не знаю почему.

Мы все ждали дневной поверки – нужно сидеть на своих местах, пока всех не посчитают, – и тут Лора Липп объявила, что у нее для нас сюрприз и что он нам не понравится. Она легла на спину на свою шконку и стала лыбиться на нас дебильной клоунской улыбкой, наслаждаясь своей значимостью.

– Колись, маньячка, – сказала Слеза.

– Я знаю, вы все любите клички, но я не отвечаю на маньячку.

Слеза сгребла Лору за волосы и дернула.

– Говори и заткнись.

Лора закричала от боли, но Слеза крепко держала ее.

– В этой тюрьме мужчина! Здесь мужчина, и его хотят посадить во двор «В»!

Что больше всего возмущало заключенных, по мере того, как эта новость расходилась по тюрьме, это то, что этот тип, Серенити Смит, убил женщину до того, как проделать себе операцию по смене пола. Закипала истерия насчет того, что среди нас помещали опасного мужчину и что нам придется самим справляться с этим. Возможно, нам придется делить с ним камеру. Раздеваться перед ним. Принимать душ рядом. А он являл собой зло, зло, зло.

Поскольку Лора не удержала иголку в мешке, тюремное начальство решило подождать с переводом Серенити Смита, надеясь, что ситуация уладится.

Возникло разногласие. Конан, которому приходилось терпеть изо дня в день унизительное «мисс» и «мэм», которому пришлось проходить психологические тесты, заполнять бесконечные бумажки и ждать несколько лет, чтобы ему всего-навсего разрешили носить боксерские трусы вместо бабулиных подштанников, встал на сторону примирения. Он с несколькими другими коблами двора «В», нашим мужским населением, образовал группу, и они решили, что важно оказать поддержку мисс Смит, как Конан уважительно называл ее. Принять ее по-доброму. Поскольку копы готовы сожрать любого, кто не соответствует узким гендерным рамкам, мы, то есть они, ненавидят копов и потому должны держаться вместе. Я не была в восторге от перспективы делить камеру с женщиной, которая была мужчиной, пока не отрезала себе хрен с яйцами. Но когда страсти разгорелись и я услышала о планах разделаться с новичком, то есть отпиздить, я вспомнила лицо одной женщины из «Синей лампы», на Гири-стрит. Она сидела за стойкой, одетая как секретарша, в блестящем каштановом парике. Она была миниатюрной и удивительно женственной. Хорошенькой, но странной. У нее был хриплый голос, как у человека с хроническим ларингитом. Полагаю, биологически она была мужчиной, но оттого не менее женственной и потому хрупкой. Она сидела одна за стойкой, потягивая через тонкую соломинку свой джин с тоником. Она поджимала розовые губы и ждала, чтобы к ней подошли мужчины. Я помню, как она ушла с одним, а потом вернулась с подбитым глазом под макияжем. Жива ли еще эта женщина из «Синей лампы», одиноко сидевшая за стойкой со своими розовыми губами и каштановым париком? Может, и нет. То обстоятельство, что Серенити Смит была раньше мужчиной, не означало, что она не чувствует боли.