Любопытно, куда делась армия и что думает о зяте Хайнрих? Вернулся Фридрих сам или его вышибли за особые «заслуги» перед Гаунау? Арно много говорил о братьях, Руппи слушал, не забывая, что речь идет о врагах, и перебирая в памяти военачальников кесарии. Бруно справился бы с обоими Савиньяками, Бах-унд-Отум – хотя бы с Лионелем. А вот Фридрих рисковал остаться без хвоста и, похоже, остался. После чего отбыл домой. С «приятными» новостями.

Ударов просто так не случается. Да, Готфрид любил покушать, и лицо у него было красным, но полнокровие и полнота сами по себе к удару не приводят. Нужен повод, и поводом этим мог стать разговор с Фридрихом. Разговор?! Если кесарь орал на ублюдка так же, как после потери Гельбе, сосуды могли не выдержать. Они и не выдержали, но как же повезло уроду! Отчаянно, неимоверно повезло и с апоплексией Готфрида, и с «засвидетельствовавшей» волю отца Гудрун. Без нее Фридрих вышел бы от дяди не регентом, а хорошо, если не арестантом. Закатные твари! Гудрун должна была сидеть в Фельсенбурге, и сидела бы…

Руппи спрыгнул с кресла и закружил по комнате. Над Эйнрехтом висела звездная ночь. В доме все спали, даже неугомонный старец, спали и в домах напротив. Мастера не имеют обыкновения зря жечь свечи, разве что подвернется срочный заказ; мастера вспоминают о политике, лишь когда та возьмет за горло. Люди хотят просто жить, править желают единицы. Эти сейчас пишут письма, рассылают курьеров, «случайно» встречаются. Грядет драка, в которой пойдет в ход все, в том числе и суд… Лейтенант запустил пятерню в волосы – от этой привычки его не отучила ни мама, ни служба – и уселся у стола спиной к ночи с ее соблазнами, некогда смутными, а теперь разве что не вытканными звездным серебром по иссиня-черному бархату. Мастер Мартин настоял на ночной кормежке, и перед Руппи высился заваленный снедью поднос, похожий под своей салфеткой на заснеженную гору. Рядом мерцал знаменитый «Тот-Самый-Кубок» и кувшин с «Тем-Самым-Вином». Руппи не пил, хотя и хотелось. Напиться. Сбежать. Сдаться. Перевалить все на бабушку, на Бруно, на судьбу с Создателем и Леворуким, и пусть выкручиваются…

Что делать отягощенному медицинскими познаниями младшему офицеру флота при известии, что кесаря разбил удар, и если он, офицер, уверен, что принцесса и регент – лжесвидетели? Увы, подобного пункта в Морском уставе кесарии Дриксен не имелось, а Устав сей по праву считался самым полным и подробным во всех Золотых землях… Дурацкая мысль вызвала злость, даже не злость – бешенство. Руппи прищелкнул пальцами и тряхнул головой. Вспомнил, что так делает Бешеный, и непонятно почему разъярился еще больше. Вместе со злостью явилась и первая разумная мысль. Надо выяснить намерения Фридриха в отношении Олафа и узнать, чем занята бабушка Элиза. Сделать это, сидя у Файерманов, невозможно, значит, придется пробраться в Большой город, но так, чтобы наследника Фельсенбургов до поры до времени не опознали ни убийцы, ни родичи.

Маска провинциала по-прежнему оставалась лучшей из всех возможных, но одно дело – разъезжать по дорогам, и совсем другое – пройтись по Липовому парку, где и в обычное-то время от стражи не продохнуть. И стража эта, раздери ее кошки, знает обитателей дворцов не хуже, чем боцман – палубную команду. С десяток капралов и сержантов каждый месяц получают от бабушки кошельки, надо думать, Фридрих и его приятели тоже не скупятся, особенно теперь. О возвращении Руперта фок Фельсенбурга донесут, едва сменится караул, и еще неизвестно, кому первому.

Руппи разорил хозяев еще на пару свечей и внимательно обозрел собственную физиономию. Не так печально, как будь он Савиньяком или Вальдесом, но светлые глаза при темных волосах в любом случае цепляют взгляд, да и родинка на подбородке слишком уж фамильная… Замазать? У кузенов есть какая-то штука для прыщей, хотя все равно просвечивает… Закатные твари, вот оно, прыщи! У юноши из провинции два прыща – на подбородке и на щеке. Замазанные, но разве такое скроешь?! А волосы у истинного варита должны быть светло-русыми. И будут.

Последним Эрвин отпустил немолодого охотника, едва не затоптанного удиравшими кабанами. Догадавшись, что дело нечисто, он не только покинул опасное место сам, но и вывел жителей родной деревушки. Охотнику следовало дать пару таллов и отправить восвояси, но Эрвин задавал вопрос за вопросом. Зачем графу Литенкетте требовалось знать, как долго бежали кабаны и что говорят крестьяне, Ричард не представлял, ведь ничего необъяснимого не происходило. Погубивший Надор и Роксли сдвиг стал чудовищным бедствием, но никоим образом не новостью. Такое случалось раньше и будет случаться впредь, пока существуют вода и известняки. И все равно слушать, как спасались пастухи и обозники, было больно. Почему звери знают о грядущей беде, а люди – нет? Почему в Надоре не поняли того, что оказалось по уму крестьянам, ведь собаки и лошади наверняка волновались? Не поняли? Простолюдины суеверны, но матушка со своим эсператизмом не стала бы их слушать, наоборот… Она бы велела закрыть ворота и согнала всех в церковь. В могилу…

– Имей я привычку возносить хвалу Создателю, с ней сегодня было бы покончено, – прервал тишину Литенкетте. – Я могу найти, за что следует наказывать меня или вас, но не этого человека и не олених с оленятами.

– Этот человек как раз спасся, – буркнул Ричард.

– Потеряв все, что имел. Странные мы все-таки существа. Теряем все, кроме жизни, – благодарим. Не теряем ничего, кроме носового платка, клянем все на свете… Помнится, ближайшая переправа у Собачьей горки, если, разумеется, она цела.

– Есть еще Ритака, – бездумно, словно на уроке, откликнулся Ричард, – только какой в этом смысл? Мы и так все знаем.

– Все знают только те, кто не знает ничего. – Эрвин рассеянно поправил свечу. Юлиана Надорэа умерла больше тысячи лет назад, а ее потомки и потомки ее брата по-прежнему похожи. Скалы помнят…

– Вы не совсем точны, – вымученно улыбнулся Ричард. – Иссерциал говорил: «Все в этом мире знают лишь невежды, но мудрецы не знают ничего».

– Вы с Иссерциалом правы, – кивнул Литенкетте, – но я не совсем невежда и вовсе не мудрец, значит, у меня есть шанс узнать что-то, достойное внимания. Разумеется, не сейчас, сейчас я способен разве что на ужин… Или, если принять во внимание близкий рассвет, на завтрак, что и вам предлагаю. А вы начитанны, герцог. Иссерциала плохо помнят, особенно в эсператистских семьях.

– Я узнал его в Лаик, – признался Ричард, – и не только его. Нам читал словесность мэтр Шабли. Он выбирал лучшее, как бы это ни бесило… всяких! Иссерциал, Веннен, Дидерих, баллады, которые бессовестно переделали в угоду Олларам.

– От нас Иссерциала тоже не скрывали, а если б скрыли Дидериха, я был бы лишь признателен, уж слишком его везде много… А что за баллады переделали?

– Хотя бы балладу о рыцаре и бастарде!

В последний раз герольды воскликнули, трубя,

И принял этот вызов защитник короля.

– Кто он? – спросил Эрнани. – Кто смерти зрит лицо?

– А дальше бред какой-то… «Но имени не знали потомки подлецов».

– В самом деле – бред, – кивнул Эрвин, – причем пакостный. Я хотел бы знать, откуда он взялся, тем более в Лаик.