– И как же ты теперь ходишь в море без руки? – поинтересовался Клод.

– А она у меня по-прежнему есть, – ответил моряк. – Я продолжаю чувствовать ее, и даже иногда вижу.

Вот так и его дочка стала незримым продолжением сердца и разума Клода.

Не выдержав разлуки, в обеденное время он сломя голову помчался к кормилице. Ничего не объясняя, Клод вбежал в ее дом и направился к плетеной корзине с дочкой. Плотно спеленатая, она лежала на дне, хлопая глазенками.

– В чем дело? Что не так? – вопрошала за спиной кормилица.

– Все «так».

Девочка вздрогнула, услышав знакомый голос, и повела плечиками, пытаясь вырваться из жесткого кокона. Схватив лежащую рядом люльку из платка, Клод перекинул ее через шею и положил в нее дочку.

– Я деньги не верну! – заверещала кормилица.

– И не надо, – Клод развернулся и быстрым шагом направился в мастерскую, чтобы успеть к возвращению хозяина.

На ходу он распеленал тугую ткань и, потирая красные следы от грубого полотна на ручках дочки, всю дорогу твердил:

– Прости меня. Ну, пожалуйста, прости меня.

В мастерской вовсю кипела работа. Стараясь не задевать мастеров, склонившихся над своими столами, Клод пробрался к своему табурету.

Вдруг какой-то подмастерье попытался пошутить на весь зал:

– А мы с утра побоялись спросить: куда младенчик делся, не в сырой ли земле уже лежит? Или ты его оттуда снова выкопал? – и залился глупым, одиноким смехом.

У Клода Дангона все потемнело в глазах. Он ринулся, не разбирая пути, вырвал из-под шутника скамейку и уже, было, замахнулся ею над его несчастной головой, как несколько рук схватили его, удерживая от необдуманного поступка.

– Все замерли! – услышали окрик за своими спинами борющиеся. Это был вернувшийся хозяин мастерской. – Если хоть капля краски упадет на ткань, я навсегда выкину вас на улицу из цеха. Ты! – он ткнул пальцем в сидящего на полу подмастерья. – Вон отсюда! – Затем обратился к Клоду: – Можешь приходить сюда со своей девчонкой! – И проследовал в свою конторку.

Клод и раньше замечал особое внимание со стороны хозяина к нему и к его работам. После этого случая патрон еще чаще стал подходить к шелку, по которому он работал, постояв немного, дружелюбно похлопывал его по плечу и удалялся восвояси.

Заказы, популярность и доходы мастера начали расти, как на дрожжах. Пронырливые торговцы и художники стали искать дружбы с Клодом. Даже неприступные вельможи желали иметь с ним знакомство. Среди этих холодных и напыщенных представителей высшего сословия оказалось много блестяще образованных людей. Они с удовольствием делились своими знаниями, книгами и представлениями о жизни с талантливым и благодарным слушателем.

Очень скоро Клоду Дангону, как большому мастеру, выделили отдельную мастерскую. Однажды его хороший приятель и большой художник своего времени заметил:

– Клод, почему ты не рисуешь на холсте? Шелк не так долговечен, он не донесет твой талант до потомков. Да и зарабатывать ты стал бы намного больше. В конце концов!

– Шелк, как кожа девушки – нежный и живой. Холст же – грубая и застывшая ткань, – уклончиво отвечал мастер.

Работа изо дня в день приносила великое счастье, и он искренне жалел людей, которые видели в своем труде только каждодневную рутину. Он испытывал перед ними огромную вину за свое удовольствие жить и созидать, и старался эту вину компенсировать своей каждодневной отдачей во имя этих людей, даже стремился поделиться с горемыками радостью создания, а они только удивлялись и вздыхали.

В тот день, который чуть было не закончился для него трагедией, Клод возвращался домой, обнимая люльку с девочкой, и обещал дочке больше никогда не расставаться с ней.

На пороге дома стояла в своей любимой позе старуха – закинув за согнутую спину крючковатые пальцы:

– Не смог оставить девчонку? – лукаво спросила она.

– Не смог, – ответил он и вошел в дом.

Там его ждало чудо.

На кровати, бледная и тревожная, сидела Мария. Она протянула слабые руки к люльке Клода и открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и не смогла.

Уткнувшись в ее острое, исхудавшее плечо, он молчал, наблюдая, как нежно она разворачивает ткань на ребенке:

– Клод, посмотри, у нее твои глаза, но мои губы и волосы. И пальчики тоже твои. Клод…

Бог, к сожалению, больше не дал им детей. Мария была прекрасной матерью – нежной и мудрой. Ее неуемная энергия, умноженная тяжело доставшимся счастьем, была потрачена на помощь людям. Всем отдавала она всю себя, без остатка, – участвуя во всех людских чаяниях. Везде присутствовала ее поддержка и сострадание. Огромное уважение к ней толкало людей на разные поступки: кто-то шел к ней за советом, кто-то с проклятиями, не в силах удержать жизненную ношу на своих плечах.

Ко всем Мария могла подобрать слова наставления и успокоения. Двери дома семейства Дангон днем и ночью были открыты для страждущих. И это дарило Клоду гордость за свою жену.

Стало темнеть, и надо было принести огня, и заодно поискать старуху, чтобы поблагодарить ее. Вместе с козой она прогуливалась по двору дома.

– Бабушка, – ласково позвал Клод.

– Отстань! – оборвала она его. – Лучше принеси завтра травы и прутьев для Авелинки. Видишь, здесь она уже объела все, что росло.

Прошла зима. Мария окончательно оправилась, и Клод принял решение крестить дочку. Он всегда представлял себе это таинство только вместе с женой, в белых праздничных платьях и с большим количеством гостей.

Все было куплено для торжества, и в назначенное время счастливое семейство топталось у ворот дома в ожидании праздничной процессии.

Вышла на улицу и старуха, держа в руках все тот же мешок, с которым она пришла в этот дом.

– Бабушка, вы куда-то собрались? – забеспокоилось Мария.

– В церковь не пойду, – ответила она. – Задержалась я здесь у вас, пора и честь знать, – и заковыляла вместе с козой по улице в обратную от намеченной процессии сторону.

– Бабушка, как же нам девочку назвать? – спросил уже Клод, желая хоть еще на мгновение задержать родного человека.

– В честь кормилицы, конечно, Авелин, – и подмигнула, улыбаясь беззубым ртом.

Обернувшаяся коза тоже сморгнула одним глазом.

Семейная легенда наречения дочери именем Авелин вспоминалась потом на всех праздниках под дружеский хохот соседей.

Клод на всю жизнь запомнил щемящее душу чувство при виде удаляющейся парочки. Ему по сей день хотелось верить в то, что эти забытые смертью двое так и скитаются между небом и землей, возвращая людям их надежду на счастье.

Авелин росла удивительной девочкой, не похожей на соседских детей. Ее внутренняя сила восхищала и пугала отца. Он чувствовал ее искреннюю чистоту, и переживал за ее неприспособленность к этому миру.