не было регулярного сообщения, а к тому же у нас и деньги кончились, и мы решили пройти шестьдесят километров пешком.

Зайдя в ляховскую чайную, мы услышали на улице крики. Окруженный толпой, стоял затравленный, худой, небритый мужик в телогрейке. Милиционер схватил его за шиворот, но тот выскользнул из телогрейки, сбросил штаны и остался в грязном белье, угрожающе, как волк, озираясь. «Ну-ка, по­дойди! — рычал он, оскалившись. — Я тебе в ноздрю дам!»

Это был бежавший из тюрьмы уголовник. Мы пошли сво­ей дорогой. Погода была отличная. Павел Александрович от избытка чувств горланил' купеческие песни: «Ехал на ярмарку Ванька-холуй...»

Ближе к Меленкам начался густой бор, и на его опушке, прямо у дороги, множество белых грибов. Может, и правда, меленковский учитель собрал свои триста беляков на опуш­ке? Может, и в Ченстохове, в самом деле, вступился за по­пранную веру?!

У нас не было корзинок, и пришлось класть грибы в ру­башки...

Как-то, когда я зачем-то полез в подпол, принесли письмо из Москвы, и Вера крикнула сверху, что Надежда Васильевна скоропостижно скончалась на даче в Абрамцеве... Это была для меня невосполнимая утрата. Мы были знакомы с Надеж­дой Васильевной год с небольшим, влияние ее оказалось на всю жизнь. Она открыла мне золотым ключиком дверь в но­вый мир, а сама ушла. Ее похоронили на том же Крестовском кладбище, где был похоронен Михаил Ксенофонтович...

Все ее книги исчезли драматически. У меня остался «Чаа­даев» Гершензона, которого Надежда Васильевна дала мне прочесть перед отъездом на дачу. Я знал, что в Загорске жила ее старшая сестра — Татьяна Васильевна. Отношения меж­ду сестрами были неважные, и здоровье старшей сестры бы­ло предметом постоянной заботы Надежды Васильевны, но старшая пережила младшую сестру на девятнадцать лет.

Хотя естественным душеприказчиком Надежды Василь­евны была Елена Дмитриевна Танненберг, Татьяна Васильевна сама распорядилась всем имуществом, и книги, кажет­ся, ушли к посредственному писателю Алексею Кожевникову (не путать с Вадимом). С тех пор отношения между двумя женщинами были порваны навсегда.

Вернувшись в Москву, я поспешил к Фальку. Ангелина Васильевна встретила меня как осиротевшего: «Юный друг Надежды Васильевны...»

Первая выставка Надежды Васильевны состоялась уже по­сле ее смерти в Центральном доме литераторов. Были по­том и другие выставки. Почти все ее работы ушли в музеи: Достоевского, Литературный, Пушкинский дом. Еще год на ее имя приходили пригласительные билеты на вернисажи, ко­торыми я пользовался.

Раз или два видел я Татьяну Васильевну. Она слышала обо мне от сестры и подарила «Переписку из двух углов» Гер­шензона и Иванова из библиотеки Г. Чулкова и «Тройствен­ный образ совершенства» Гершензона с дарственным авто­графом автора Розанову. Эти книги я привез в Иерусалим.

49

Существовал без прошлого Лаврентий.

В черкеску ли, во фрак его оденьте,

От века неизменен он всегда.

Подумав «нет», с улыбкой скажет: «да».

Семен Липкин

Институт звукозаписи (ВНАИЗ) располагался на улице Качалова в большом семиэтажном здании, где размещались также некоторые редакции радиовещания, студия грамзаписи и собственно Дом звукозаписи (ДЗЗ) с большим концертным залом для записи симфонической музыки. Один из этажей был занят студиями, из которых шла трансляция в эфир. Зда­ние строго охранялось милицией. Ни один посторонний не мог пройти в ДЗЗ. Отдельный пост милиции был установлен на этаже с «выходом в эфир». Туда требовались особые про­пуска. Много времени спустя мне приходилось выступать по радио в Израиле, США, Германии, Англии, Франции, Южной Африке. Нигде я не видел ничего подобного.

Самым примечательным в расположении ДЗЗ было его со­седство с бывшим особняком Берии. Берии уже не было на свете три года, но по окрестным местам ходили легенды о его похождениях.

Берия и его адъютант, генерал-майор Саркисов, в автомо­биле на медленной скорости объезжали соседние с особня­ком кварталы и высматривали смазливых женщин. В самом ВНАИЗе была молодая женщина, уже замужем, которую однажды вызвали в проходную двое и загадочно пригласили в гости в соседний особняк, не назвав имени приглашающе­го, которое, впрочем, было шилом в мешке. Женщина пе­репугалась, но сказала, что подумает. На следующий день те же двое повторили приглашение, остановив ее на улице. Она увильнула, но с тех пор перестала выходить с работы одна. От нее отвязались.

Рассказывали, как Саркисов ночью ломился к кому-то во Вспольном переулке. Из вторых рук, со слов одной красивой женщины, я слышал следующую историю. Однажды она вме­сте с подругой смотрела первомайскую демонстрацию из ок­на своей комнаты на первом этаже дома в районе Садового кольца. К подругам обратился молодой, отлично одетый чело­век и назначил хозяйке свидание на улице Горького вечером 2 мая. Она пришла в условленное место. Внезапно ее осле­пили желтые фары правительственной машины, из нее вышел ее новый знакомый. Он предложил ей сесть на заднее сиденье и поместился рядом. Впереди, с шофером, сидел мужчина в шляпе. «Я со своим начальником, — сказал молодой человек. — Мы были заняты важными делами, а сейчас хотим отдохнуть. Вы не против поехать на дачу?»

Та не стала возражать, а когда «начальник» обернулся, уз­нала в нем Берию. После того как ворота правительствен­ной дачи закрылись за машиной, молодой челевек вежливо проводил ее в постройку у входа в дачу, а сам с Берией удалился. Это оказался санпропускник. Ее встретила мед­сестра, сделавшая поверхностный медосмотр, дезинфекцию, поменяла на ней белье и одежду. Потом проводила по под­земному коридору в гостиную. Берия и ее знакомый сидели за столом, на котором веером лежали западные порнографические журналы. В дверь постучали, молодой человек, из­винившись, сказал, что его срочно вызывают к телефону, и более не возвращался.

Берия носил белье с изображениями голых женщин, и в постели не проявил себя должным образом, сославшись на усталость. Женщину продержали на даче несколько дней. Она пробовала возражать, мол, хватятся на работе, но, когда вернулась, никто не спросил, где она была. Ее приглашали к Берии еще раза два, а потом дали понять, что дело кончено и предупредив, чтобы она держала язык за зубами, вручили дорогой подарок.

Прямо напротив моих окон в Даевом был добротный трех­этажный времен НЭПа дом. Население его менялось уже не­сколько раз, начиная с нэпманов, исчезнувших в конце 20-х годов. Затем туда вселились руководящие сотрудники москов­ской милиции во главе с ее начальником, приятелем Вериного отца, Булем. Буль исчез в 1938 году, в его квартиру въехал Саркисов (у него была жена-армянка, два сына и дочь), ко­торый исчез вместе с Берией, и все, включая автора «Записок Берии» Алана Вильямса, считали,