Бёрн потер переносицу, точно сверялся – все верно, не вру? Откинулся на стену пещеры и продолжил, глядя в потолок.

– Два дня мужчины от шести до шестидесяти копали могилы. Мы делали это молча. Даже дети не нарушали траура плачем. Не в каждую семью пришла смерть, но пережить резню и остаться человеком – совсем разные игры. Шли дожди. Могилы казались скорее лужами, чем дырами в земле. Я сидел возле четырех размытых холмиков и жалел, что не лежу в пятом. Одежда промокла насквозь. Куртка тяжело легла на плечи. Не сразу сообразил, что это ладони прижимают меня к земле. «Ты – последний из рода?» – спросил человек из-за спины. Не хотел отвечать, но кивнул. «Чего хочешь, отомстить или умереть?» – «Умереть», – всхлипнул я, хотя отец нипочем не оценил бы таких слов и не позволил матери меня жалеть. «Значит, свернуть тебе шею, а орудие мести отдать другому?» Я хотел обернуться, но руки держали крепко. «Отвечай!» – Он не повысил голоса, но я понял, смолчать. «Нет», – помотал я головой. «Думаешь, Иисусу понравился крест или гвозди?» Я подумал, наверное, кто-то послал за проповедником, и тот приехал из города отпевать покойников. «Иисус боялся, но иначе было нельзя». Я не понимал, к чему он клонит. «Вот», – рука убралась с плеча и тут уже уронила мне на колени склизскую мерзость размером с небольшую тыкву. Она шевелила лапками, и когда я взял ее в руки, оказалась человеческим черепом. Я заорал и отшвырнул его от себя. Череп упал на дорогу, размешанную десятком ног, и начал тонуть в грязи. Рука отвесила оплеуху, от которой у меня зазвенело в ушах. Забыл, во что был одет в тот день, какого цвета у матери глаза, а этот звон слышу, как сейчас. «Подбери!» – прорычал человек, и я не посмел ослушаться. Мокрая земля забила глазницы черепа. Он не дышал, в том не было нужды. Но щупальца двигались. «Я отдам тебе все, что осталось». – Мужчина предстал перед моими глазами. Признаться, он меня разочаровал. Невысокий, остроносый, от меня не укрылась его болезненная худоба и горб. Длинные волосы лежали по плечам вдовьим покрывалом. У ног незнакомца ерзала котомка. Внутри нее перекатывались и кряхтели какие-то животные. «Здесь дюжина», – продолжил горбун, не спуская с меня глаз. Я заметил, что он странно произносит слова, будто не хочет широко открывать рот. «Зачем они?» – Я догадался, что прячется внутри мешка. «Это твоя месть. Выкопаешь гробы, достанешь оттуда тела, и я научу тебя оживлять мертвых». «Я не смогу! Может, кто-то другой?! Мне пятнадцать!» – «Ты – последний из рода?» – терпеливо повторил мужчина, его рот раскрылся шире обычного, и я увидел – вместо зубов торчало кривое железо. Да – кивнул я. «Месть или смерть?» – надвинулся горбун, я оступился и сел прямо в лужу. «Месть», – пролепетал я, чувствуя, как грязь течет мне в сапоги. «Каждый сам воскрешает своих мертвецов», – сказал он и отошел в сторону.

Гордон изучал лезвие ножа, точно видел его впервые, потом принялся ковыряться им в зубах. Гарольд слушал, невольно затаив дыхание. Пауза затягивалась. Бёрн кривился.

– Конечно, я напорол дури! Горбун не вмешивался, позволяя мне творить свои ошибки. Он рычал от досады, когда я прикладывал черепа к развороченным телам близких, но и пальцем не пошевелил, чтобы оспорить мой выбор. Я знал, что делаю. Горбун подробно посвятил меня в свою сатанинскую мессу. Черепа должны вкусить мертвой плоти, чтобы воскресить ее. Взамен они дают крючья вместо зубов и превращают трупы в охотников. Когда прошел черед моей семьи, горбун хлестнул меня по лицу. «Молодые! – орал он, живое воплощение гнева. – Мужчины! Способные! Убивать!» Мы обошли оставшиеся могилы и выбрали подходящие тела. Я плохо соображал. Волдыри на ладонях лопнули, любое прикосновение к лопате отзывалось болью. Горбун отказался помогать. Я управился ближе к утру. Тела, сваленные в кучу, лежали и тоскливо мычали. Горбун посмотрел на меня. Лишенный опоры и сил, я ревел, глядя, как трясутся руки матери, когда она пыталась прижать к груди дергающиеся головы моих сестер. Лицо горбуна исказилось бешенством, он замахнулся на меня, но что толку? Спихивать гробы в могилы и закапывать их ему пришлось в одиночку.

Гарольд неожиданно бурно закашлялся. Рот наполнился слизью. Пришлось повернуть голову набок, чтобы сплюнуть. Грудь ходила ходуном. Кашель терзал грудь, а та – все остальное тело. Неожиданно остро свело откушенную ногу. Только теперь Гарольд вспомнил о ней, попытался разглядеть, выпростать обрубок из-под одеяла, но у него ничего не вышло. Бёрн молчал, дожидаясь, когда сможет продолжить рассказ.

– Следующие два дня горбун отсыпался в сарае и пил кровь. Думали, обойдется свиньей, но третьей ночью он приволок старого Дональдсона и растянул его на пару дней. Звали убийцу Хелтон. «Те, что выпили вас, – наставлял он мою воскресшую семью, они с жадностью смотрели на его окровавленные губы, – такие же, как вы. Только они предали завет, а вы еще не приняли его. Мы – внебрачные дети Ил-Шрайна, выродки, чистильщики, его гончая стая. Наше призвание – служить. Наш путь – убивать чудовищ и пожирать их тела. Обычные люди не должны видеть монстров. Даже дети знают – чудовищ не существует. Пока мы справляемся, в нас живет разум. Стоит уйти с пути, и мы сами превратимся в тех, на кого охотимся. Кровь на время способна поддержать в нас огонь разумности, но стоит увлечься ею, и путь во тьму предрешен!» Отец обнимал мать за плечи. Сестры дружно кивали. Прочие соседи обдирали с лиц корку грязи.

Кашель никак не унимался. Тело Гарольда горело, платило по счетам. Бёрн склонился над ним, отер мокрой тряпицей лоб, пожевал губами, щелкнул пряжками, освобождая тело от ремней, и сбросил на пол одеяла.

– Пришлось отрезать почти под колено. Скверная рана. Грязи набилось слишком много. Не переживай, доводилось кромсать людей. Некоторые выжили. Красавчиком тебе не быть, но на деревянной ноге еще попрыгаешь.

Гарольд сумел приподняться на локтях. Ниже колена белел кокон из бинтов. Вторая нога лежала рядом и была длиннее едва ли не на фут. Гарольд рухнул на одеяла и разрыдался. Он не понимал, слезы облегчения то или обиды.

– Пришлось оставить деревню. Никто не хотел жрать соседей и друзей. Долг крови гнал вперед. Хелтон прочел нам завет. Вот уж дрянная штука этот культ рыболюдей! Три часа литаний и пророчеств, написанных корявым языком. Я ни черта не понял, да и потом, весь первый год, по уши в крови и слизи, выслеживая, догоняя, раз за разом втыкая нож, сжигая и расчленяя нечисть, никак не мог взять в толк, к чему все эти слова? Понимание, как седина, пришло с опытом. Этот ублюдок Хелтон многое утаил. Не мне его винить. Для них я был чужак. Без железа во рту и жажды в груди. Хелтон поделился объедками правды, только когда я распял его на полу, рядом с обугленным Ил-Шрайном. Мне почти стукнуло тридцать. Пара дней до юбилея. Хелтон оказался крепким орешком. Но я не торопился. И теперь слушал внимательно. Ил-Шрайн не отсюда. Его споры приходят со звездопадом, откуда-то сверху, из-за небесной сферы. Те, что попадают на землю, гибнут. Или обращаются в червей, живущих падалью в скалистых норах. Эти почти неопасны, их век короток и лишен мысли. Чаще зародыши падают в океан. Они рыщут в поисках стража. Завет именует его пророком. Тот первым встречает Ил-Шрайна и вытаскивает на берег. Споры, что не нашли стража, дичают и превращаются в монстров, подобных твоему левиафану. Они необычайно сильны и способны давать свое потомство. К этим вернемся чуть позже. Ил-Шрайн ищет невесту. Тело, спустившееся с небес, лишь конверт. Послание должно вызреть в земной женщине. Она даст новую жизнь, и пророк засеет им почву. Зверь пустит корни. И превратится в растение. Годы спустя, изучая натурфилософию за океаном, я пытался познать высший замысел в отношениях Ил-Шрайна и человека. Обладая изрядным набором практических наблюдений и выводов, я не находил в этом замысле пробелов и противоречий, однако, чем больше погружался в него, тем сильнее ненавидел Бога, который дал этому жизнь.