Тварь увидела Холдстока и издала короткий вопль. Он услышал в нем гнев и вопросительные ноты. Она говорила с ним. «Вернись! Умри!» Охотничий этот крик прямой наводкой ударил в душу Гарольда, на миг парализовал его, заставил усомниться. Тогда он задел культей пол. Боль все расставила по местам. Гарольд стиснул зубы и постарался не стонать. Он искал подъем на полуют, оттуда – дверь на верхнюю палубу. Гарольд дополз до баррикады из корзин, сундуков, сгнившей ткани и водорослей высотой по колено, в его положении такая преграда была поистине непреодолимой. Слабость накатила лавиной и погребла под собой волю Холдстока.

Он слышал, как содрогаются доски, по которым ползла к нему многорукая погибель. Гарольд попробовал взломать пол. Провалиться в трюм, вода смягчит падение, обойти тварь с тыла, как-то же она поднялась сюда? Жалкие чахоточные мысли. У него не осталось решимости даже воткнуть нож себе в горло. Любая участь лучше, чем чуять, как заживо высасывают мозг из твоих костей. Не бежать. Не пытаться. Сдаться! Отчаяние ломало хребет души.

Пол хрустнул под ногами Гарольда, на спину ему обрушился кусок бортовой обшивки. Холдсток ворочался и никак не мог сбросить его с себя. Монстр приближался, расшвыривая все на своем пути. Шипы нижней пасти цеплялись за сундуки и выброшенный из них мусор, тварь принимала его за пищу, тащила в пасть, давилась и глухо отрыгивала. Только это задерживало ее продвижение вперед. Чудовище жалобно кричало, точно надеялось, что Гарольд ответит и оно сумеет отыскать его по звуку.

Холдстоку мерещилось дикое: бесы, похожие на матросов, огромной двуручной пилой кромсали его злосчастную ногу, работали нерадиво, поминутно останавливались смахнуть пот со лба и опрокинуть стаканчик-другой. «Будешь?» – рогатый, похожий на Клопа, протянул Гарольду кружку, тот отмахнулся и не выдержал – завыл от боли. Тварь тут же откликнулась, пол задрожал от ее неумолимого приближения. Злость вернула силы. Их хватило на пару судорожных ярдов. Гарольд отполз к самому борту. Кого он надеется обмануть? Рано или поздно тварь найдет его. Пальцы нащупали рукоять, перевитую тонким тросом. Весло!

Бутылка оказалась крепче Гарольда. Он стиснул пробку зубами, чувствуя, как те крошатся от усилия. Ром хлынул на грудь, разъедая открытые раны. Гарольд плеснул перед собой, проводя черту, отрекаясь от проклятого корабля, и швырнул бутылку в сторону твари. Теперь огонь. Искры не стали артачиться, хлынули кучно. Ром отдал честь и восстал пламенем. Хлам, годами ждавший своего часа в сундуках мертвых людей, зачадил и неохотно занялся. Сырость, въедливая, ревнивая, не дала пожару развернуться во всю силу.

Гарольд увидел монстра. Тот замер на границе огня, закинув бесподобную голову под самую палубу. В его глазах читалось ошеломление. Он никогда не видел пламени.

Только теперь Гарольд понял, что подобрал у борта. Такую удобную рукоять не стали бы переводить на весло. Он держал орудие убийства – гарпун.

– Три вдоха, – прошептал Гарольд, безуспешно пытаясь подняться. – Дай мне три вдоха.

Здоровая нога скользила, опереться на гарпун не получалось. Гарольд елозил по полу, откуда не мог даже ранить монстра. Тот восстал в полный рост, руки прекратили свой танец и застыли, напряженные крылья, готовые обнять Холдстока и вознести на костяной крест, водрузить на шипастую Голгофу и медленно переварить в часть себя.

До твари остались считаные ярды, когда Гарольд сумел подняться, припал к ребру шпангоута и выпрямился на здоровой ноге. Он вскинул гарпун и увидел, как к нему несется сразу десяток рук. Гарольд понял, что не дышал, боясь спугнуть миг случайной храбрости, но теперь ему нужен был рот.

– Сдохни, белый кит! – выдохнул он и пробил навылет божественную шею твари.

Дверь на палубу висела, разбитая в щепки, точно кто-то пытался ею отгородиться, забил гвоздями, чтобы зло не вырвалось наружу, но удержать его не удалось. Гарольд не помнил, как одолел эти несколько футов. Забыл он и про кровь, она бежала по груди, но новых ран вроде не было. Из ладоней торчали дюймовые занозы. Гарольд не понимал, какими молитвами до сих пор жив. Нога окаменела и торчала, как палка. Язык, непомерно огромный, сухой, закупорил рот. Гарольд умирал от жажды. Стоило ему выбраться на палубу, он приник к дождевой луже и не отполз, пока не вылакал досуха.

На нижней палубе стихала агония твари. Гарольд слышал, как монстр расшвыривает все вокруг в тщетной попытке достать гарпун. Он уже не звал Гарольда, но от каждого его крика Холдстока передергивало, будто рядом с ним умирал ребенок.

Свежий воздух пьянил почище бутылки виски.

Гарольд рыдал, но слезы не шли. Ему удалось встать на колени, вцепившись в продавленный планшир. Не было речи, чтобы доплыть до берега. Порт сиял огнями едва ли не в миле. Ближайшей землей виднелся мыс, который возвышался над морем на добрых триста футов. Свет маяка с него равнодушно гладил залив.

Море шептало и хмурилось. Луна засеяла его блестками и чешуей. Ветер дергал подол робы Холдстока и норовил забраться ледяными пальцами в мешок на культе. Море издевалось над Гарольдом, зазывало в темные пучины. «Все равно ты не жилец», – убеждал ветер и толкал в спину.

От палубы остались руины. Огромные дыры в настиле чернели разрытыми могилами. Гарольд видел, как в них умирала тварь. Луна заразила ее своим семенем. Огненное брюхо монстра раздулось и пульсировало. Света стало так много, что Гарольд видел мельчайшие подробности происходящего. Он перегнулся через край пролома и не мог оторвать взгляд. С тварью творилось что-то жуткое.

Она пыталась обломить гарпун, выдавить из себя, но его сработали для убийства, и он не собирался просто так покидать тело жертвы. Руки твари сошли с ума, они хватали все, до чего могли дотянуться, швыряли по сторонам, отламывали огромные куски и раздирали друг друга. Кровь, струившаяся из ран твари, слабо светилась.

Голова чудовища повисла. Верхняя пасть собралась в клюв, один глаз утонул в складках кожи, другой выкатился из орбиты и слабо пульсировал. Гарпун торчал из раны, сверкающий рог, орудие, которым монстр грозил всему миру. Тварь умирала. Хоровод ее конвульсий присягал в этом.

Холдсток не сразу понял, чем занята нижняя пасть, а когда сообразил, едва не задохнулся от изумления. Она пыталась откусить от себя остальное тело! Шип-секач мешал ей. Длинные лепестки костяного чертополоха царапали плоть гадины, не в силах навредить ей сильнее, чем неуклюжие удары о сундуки и стены. Но и этих ран оказалось довольно.

Глаз твари задвигался неожиданно и осмысленно. Взгляд потек в сторону Гарольда, так встает на горизонт дуло мортиры. Гарольд оцепенел. Догадка, невозможная в своей правдивости, душила и не давала отодвинуться от края. «Мне не уйти! Это судьба!» – уверился Гарольд, глядя, как напрягаются мышцы пробитой шеи, дрожит, не сдаваясь, гарпун, распахивается верхний рот, оглашая ночь охотничьим криком. Нижняя пасть на миг прекратила свою каннибальскую тризну, но быстро опомнилась. Монстр жрал собственное тело. Сквозь раны, нанесенные костяной короной, пузырились внутренности. Тварь рвала себя хищно, не зная сомнений. Гарпун колотился о стены, отмеряя рывки и укусы. «Не верю, что Каинов грех был страшнее того, что я видел в трюме „Королевской милости“».