Сергей заразительно хохотнул и продолжил.

— Бывают иногда на этих карманников рейды. Вот под аванс или в получку идет пара в штатском. Они всех местных карманников в лицо знают. Раз, видят, к тетке пристроился. Подойдут, а тот сразу изображает, что он онанист. Ну, онанист не онанист, а кошелек в кармане — улика. Туда-сюда, понятых. Правда, пока понятых найдут, кошелька на месте может не оказаться, но бывает вовремя. Тогда заметут. Придется ментам в лапу давать, а потом всех подряд шерстить — отрабатывать. С рук не меньше, чем с головы, иметь можно, но сложнее. Это же какая ловкость нужна! У них руки, как у шулеров. Знаешь, почему те все время новыми колодами играют? Они трещинки на картах пальцами запоминают и, когда сдают, уже знают у кого что. Хочешь научиться, кстати? У меня знакомый есть. За пять «косых» научит, будешь потом с лохами играть, за месяц вернешь все деньги. Он мне предлагал, но я больше головой люблю.

— Вагоны для макета тоже с головой покупаешь? — подтолкнул Раздолбай беседу в нужное для себя русло.

— Стараюсь, но с этим сложнее. Говорю же, я на железке двинутый, веду себя неадекватно. Вот как с твоими рельсами — мог тебя на рубль с полтиной прожать, но даже не заморочился. Да и нельзя все бабками мерить, должно быть что-то и для души. На днях, прикинь, цистерну со сторожевой будочкой за сороковник взял! Раньше таким цистернам красная цена была чирик, но немцы стали их без будочек выпускать. Была цистерна с будочкой, а теперь точно такая же, но без будочки — некомплект. Некоторые гниды эти будочки отдельно по пятерке толкали. Отдирали где-то и по пятерке. Потом они тоже кончились. Я комплектную цистерну с будочкой увидел, перебил у всех цену, за сорокешник забрал. Знаю, что переплатил, а мне по фигу — десять раз эти бабки на чем-нибудь другом наварю, а цистерна на полке стоит — радует. Обычно я по чирику десять одинаковых вагонов беру — один в коллекцию, пару на обмен, остальные здесь по тройной цене скидываю. У меня в разных городах связи есть. Сейчас из Свердловска прямо с торговой базы чемодан паровозов припер. Чуть грыжу не получил! Они тяжелые, суки, там же свинец внутри, а носильщику не доверил. Зато продам — пальцы сотру, пока бабки сосчитаю. Продавать под праздники хорошо. Под Новый год приходишь аккуратненько с чемоданчиком. Стоишь. Подходит дядя с карапузиком. Вагончики есть? Есть. Открываешь чемоданчик, у карапузика глаза прр-рр во все стороны. Папа тоже рот разинет, за кошелек держится. Скажет карапузику: «Выбирай». А тот пальцем — это, это, это, это… Новый год — неудобно дитя обидеть. Отсчитает папа «красненьких», про себя проклянет все и отвалит. А там уже другой карапузик на подходе, другой папа отсчитывать будет. Порой жалко их, отсчитывают-то от зарплаты, небось.

— Менты к чемоданчику не докапываются?

— А чего менты? Менты нас не трогают — знают, что все равно ничего не докажут. Я, видишь, дипломатом из крокодиловой кожи не понтуюсь, как некоторые, чемоданчик у меня неприметный, может, там носки-трусы грязные. Ну, даже подойдет мент, спросит: «Что это вы, молодой человек, стоите здесь с чемоданом вагончиков?» Стою, друга жду — меняться. «А не продаете ли вы эти вагончики по тройной цене?» А двух свидетелей сюда! А незаинтересованных! А с документами! Главное — законы знать. Не найдет он таких свидетелей, а если и найдет, не станут они два часа мурыжиться, пока он протокол составит. Говорят, сейчас можно видеозапись использовать, но это на бумаге только. Вон, я под телекамерой стою. Думаешь, там что-нибудь записывают? Если и был там видак, на нем уже давно на какой-нибудь хате «Рэмбо» смотрят. Эта камера, чтобы дураков отпугивать. Умные люди на такие вещи не реагируют, а очень умные и камеру эту открутят да загонят. Ментам, пока сверху проверки нет, все до фени. А когда проверка — туши свет. Забрали меня один раз и с ходу валюту пришили. Еле отвертелся. Я такими делами близко не занимаюсь. Крупные махинации, за раскрытие которых ментов сверху поощряют, кончаются однозначно — заметут, и не сразу поймешь, сколько дали. Я что помельче: часики, штанишки, аппаратурка. Ну, и главное, конечно, для души — рельсы, вагончики… Эх, показать бы тебе мой макет! Пять станций там, депо, стрелок больше, чем на Москве-сортировочной. Полки все книжные вагонами-паровозами занял. Мать почитать захочет — цап рукой, а там вместо какого-нибудь Толстого цистерны новые. Но разве она тронет чего? Она же знает, что я за вагоны убить могу. Ты только не думай, я не тронутый. Тронутые — это которые со своей коллекции ничего не имеют, им от нее один вред. Тронутый придет домой, уставится на свои вагоны, на которые каждый месяц ползарплаты спускает, и все. А мне от коллекционирования реальная польза — я с этого хорошо живу. По закону — это вроде бы спекуляция и меня сажать надо, но вдуматься — менять надо этот закон. Каждый коллекционер, если он не тронутый, то он спекулянт. Да любой увлеченный человек вынужден спекулянтом быть, иначе он на своем увлечении разорится! Возьми, к примеру, музыку. Я не меломан, но когда с макетом вожусь, люблю слушать хорошую запись на хорошей аппаратуре. Сколько аппаратура стоит, я вообще молчу. У меня усилитель не выпендрежный, наш, советский, в магазине стоит шестьсот пятьдесят рублей и четвертак сверху, потому что хрен купишь. Я спросил бы умников, которые законы пишут, — вы такие цены специально придумываете, чтоб людей спекулянтами делать и сажать потом? Потому что на реальную зарплату музыку можно только из радиоточки слушать — «Говорит Москва, московское время — вам пора на работу». Запись хорошая — значит, с пластинки. Любой пласт, если не считать говна, что «Мелодия» штампует, от полтинника до сотки на «толчке» вроде нашего. Покупает себе продвинутый чел такой пласт, сразу начинает его отбивать — дает знакомым писать за пятерку. А теперь скажи, вот я с начала года записал себе больше сотни пластов и за каждый по пятерке платил — мне что, надо было пятьсот с лишним рублей выкинуть, или у меня головы нет? Ставлю пару двухкассетников, нахожу клиентов, у которых знакомых с пластинками нет, и по трешнику за сторону кассеты гоню им. Я с макетиком для души вожусь, музыка играет, бабки капают. Ты, кстати, слушаешь чего-нибудь? У меня список с собой, могу показать.

— Хэви-метал.

— Ну, это сейчас все слушают, этого добра навалом. Смотри.

Сергей вытащил из нагрудного кармана джинсовой куртки несколько сложенных вчетверо тетрадных листов и протянул Раздолбаю. На листах каллиграфическим почерком были написаны названия групп и альбомов. Многие ансамбли, которые Раздолбай знал по одному диску, были представлены в этом списке полными дискографиями.

— Ни хрена себе!

— Хочешь чего-то отсюда — давай кассету, давай трешник — будет запись.

Раздолбай мысленно умножил на три все, чего бы ему хотелось, и побоялся никогда не доехать до Дианы.

— Трешник не знаю… — промямлил он, теребя листок. — Я все так спущу на музыку.

— А ты тронутый, что ли? Зачем спускать, если поднимать можно? Найди лохов, у которых нет знакомого с таким списком, и пиши им сам по двушнику. Можешь себе мой список оставить и как свой показывать. Они выберут, ты к их двушнику рублевич добавишь, а дальше твоя запись на тебя работать будет.

У Раздолбая захватило дух, словно Сергей распахнул перед ним кладовую с золотыми слитками. Бывшие пионеры, а теперь уже комсомольцы, которым он продавал фотографии, еще доучивались в его бывшей школе. Чтобы снова плыть в денежной реке, достаточно было прийти со списком в школьный туалет и собрать там старых знакомых. Если дипломат с фотографиями стал когда-то машинкой для рисования денег, то музыкальный список тянул на философский камень.