— С глупыми ничтожными вопросами не обращайся ко мне, — строго ответил голос.

От этой неожиданной строгости внутри себя Раздолбаю стало еще грустнее. Он поставил на рельсы весь поезд, подключил трансформатор и отправил тепловозик в путь. Игрушечный состав резво побежал вперед, но смотреть на него было почему-то абсолютно не интересно. Раздолбай даже удивился, насколько бессмысленным показалось ему когда-то любимое развлечение.

— И так со всем в жизни будет, — зачем-то шепнул внутренний голос.

— Ну тебя на фиг! — обозлился Раздолбай. — И так грустно, а ты еще добавляешь.

Железную дорогу он решил продать и, сложив рельсы в целлофановый пакет, отправился в «Детский мир».

Громадное здание, напротив которого высился памятник Железному Феликсу, Раздолбай хорошо знал. Трудно было подсчитать, сколько раз он бывал здесь за время своего увлечения самолетами. Модели продавали редко, и за каждой приходилось подолгу охотиться. Толкучка коллекционеров была в закутке между колоннами, справа от огромных часов в виде терема, висевших под крышей универмага и каждый час собиравших толпу детей с родителями. Дети со скучающим видом смотрели на выезжавшие из терема фигурки, но родители почему-то верили, что преподносят им невероятное диво и радовались за двоих.

Коллекционеры никак себя не обозначали, и непосвященный человек мог запросто пройти мимо, даже не заметив, что пробирается через черный рынок. Только знающий взгляд выделял в хаотичной толпе островок спокойных людей, которые никуда не спешили, никого за собой не тащили и не пытались с отчаянием в глазах ориентироваться в лабиринтах громадного магазина. Можно было подумать, что они встали отдохнуть, но сосредоточенные лица выдавали активную занятость. То и дело к ним кто-нибудь подходил, что-то тихо спрашивал и получал такой же тихий ответ. Иногда на миг открывался чей-нибудь дипломат и мелькали глянцевые бока машинок или сине-желтые коробки с вагончиками. Раздолбай не раз наблюдал за этим рынком и знал, что нельзя подходить со своим товаром к первому встречному. Нужно было поболтать с парой знакомых, засветиться за своего и только тогда выкладывать, с чем пожаловал. К новичкам относились здесь свысока, запросто могли нахамить и реальную цену ни за что не давали. Знакомых у Раздолбая не было, поэтому он встал в отдалении и стал высматривать, с кем можно внаглую заговорить как с приятелем.

Большинство коллекционеров были мужчинами лет за тридцать с повадками тертых калачей, и подходить к ним запанибрата было чревато грубостью. Раздолбай искал кого-нибудь ближе к своему возрасту и остановил выбор на парне лет двадцати с копной рыжих и таких жестких волос, что казалось, на его голове растрепали моток медной проволоки. Парень подпирал спиной колонну, поставив ногу на фибровый чемоданчик с битыми железными углами, и вроде бы стоял просто так. С такими чемоданами обычно возвращались из армии дембеля, но Раздолбай понимал, что это коллекционер, видя, как уважительно здороваются с ним тертые калачи за тридцать. Он отвечал им приветливой улыбкой, и было в нем что-то располагающее.

— Привет, слушай, вот не думал, что тебя здесь встречу! — радостно сказал Раздолбай, подходя к парню и протягивая ему руку, которую тот машинально пожал. — Помнишь меня?

Парень заулыбался.

— Помню, конечно, — заговорил он высоким скрипучим голосом, растягивая слова на гласных. — У Сережи память на лица феноменальная. Сережа помнит, что тебя никогда не видел. Тебе как, надо чего или обознался просто?

От того что парень иронично говорил о себе во втором лице и смотрел хоть и насмешливо, но дружелюбно, Раздолбай сразу почувствовал к нему симпатию.

— Мне надо узнать, не нужно ли что тебе, а то вдруг у меня есть, — сказал он, включая бывалого, и пояснил: — Я тебя по ошибке за друга принял, но, раз подошел, может, о делах потрем?

— О делах с Сережей потереть можно. Сереже все надо, если на этом навариться можно. У тебя что?

— Дорога шестнадцать миллиметров. Рельсы, стрелки.

— Дорога, это тема! — оживился парень. — Дорогу я себе сам для души собираю. Рельсы мне все время нужны. У тебя какие? А то немцы, суки, сначала гладкие шпалы вместо рифленых делать стали, потом прямые поставлять прекратили, теперь взяли, объединились — больше, наверное, вообще никаких рельсов не будет.

— У меня и круглые и прямые. Все рифленые.

Раздолбай достал одну рельсу и показал.

— Ну, ты — клад, слушай. Я у тебя все сразу возьму, даже торговаться не буду. Где ты их откопал? Таких уже лет шесть не делают. По рублю за звено устроит?

Раздолбай не представлял, сколько стоят на толкучке рельсы, но знал, что сразу хорошую цену никто не дает.

— Я пойду еще поспрашиваю.

— Да стой ты, елы-палы. Я же тебе сказал, что торговаться не буду. По двушнику за звено даю, но это предел, потому что я на железке двинутый. Так тебе за них больше полторашки никто не даст, можешь идти спрашивать.

Теперь было похоже, что цена реальная. Раздолбай принес с собой полсотни звеньев, и денежная проблема решалась полностью. А ведь были еще вагоны и стрелки! Чтобы узнать на них цену, Раздолбай решил познакомиться с Сергеем поближе.

— Большой макет у тебя? — спросил он, передавая пакет с рельсами в обмен на четыре хрустящих четвертака.

— Макетик у меня знатный — на полкомнаты. Реки там, озера, мосты… Все свободное время уходит, жаль только его мало.

— Учишься, работаешь?

— Какая учеба, смеешься, что ли? — фыркнул Сергей. — Учатся у нас только те, кому ума не хватает. Главное, от армии откосить и деньги делать, если голова на месте. Работать устроился приемщиком макулатуры — книжку-то трудовую надо иметь. Работа на первый взгляд для алкашей, но если голова нормальная — очень даже хорошая работа. Шоферу с типографии бутылку ставишь, он грузовик бумаги пригоняет. Продает нам по копейке за килограмм. Что ему — пять тонн, считай, полтинник — треть зарплаты, плюс бутылка. А мы с корешами эту типографскую бумагу разгрузим, расфасуем и как макулатуру по пять копеек за килограмм оформим. Один грузовик — две сотни в кармане, а у нас в день два-три грузовика бывает.

Сергей оказался разговорчивым. Раздолбаю достаточно было время от времени поддакивать, и речь его собеседника тянулась непрерывным скрипом, словно кто-то медленно вращал тележное колесо.

— Голова есть — деньги будут. Главное — качать «навар» с каждой мелочи. Ношу я, например, японские часы — так я их покупаю за сотню, полгода ношу, за полторы сотни кому-нибудь впариваю. Потом другие часы покупаю. И так все — видаки, кассетники… И дело-то, если разобраться, не в деньгах, а в интересе всех этих сделок. Нравится доставать то, чего ни у кого нет, и не просто доставать, а с выгодой. Я вот не понимаю, как люди на Западе живут? Можно с тоски сдохнуть! Ну, какой интерес есть апельсины, если их на каждом углу продают? А у нас поесть апельсинов — это целый бизнес! Два ящика по знакомству купил, один за двойную цену скинул, бабки отбил — второй ящик бесплатный. Кушай на здоровье, друзьям в больницу неси. Или какой у них интерес курить свое «Мальборо»? Это же просто курить и ничего больше. А у нас курить «Мальборо» — это статус. Простые люди «Мальборо» не курят, у них зарплата — десять раз на такси съездить. Чтобы курить «Мальборо», надо те же апельсины ящиками продавать. Голову на плечах иметь надо, чтобы «Мальборо» курить! Хотя и без головы можно… Карманники у нас ходят тут — тоже «Мальборо» курят. Но они руками работают, а не головой. Хорошо работают. Карман режут копейкой наточенной. Моментально. У них ловкость такая — шутки ради могут молнию с брюк вырезать. Продавщицы наши, малолетки из ПТУ, получку обычно за чулок засовывают, а приходят домой — нету. Понял? Из чулок вырезать умудряются! У приятеля моего из «аляски» бумажник вынули, да еще карман обратно застегнули на пуговку. Ну, у меня-то не вынут, я их всех в лицо знаю. Часто со стороны вижу, как работают, глаз радуется. Ты бабки подальше спрячь, а то у них глаз наметан. Они кого попало не трогают — видят человека по лицу, если у него деньги есть. У кого с собой больших денег нет, тот идет себе спокойно. А у которого в кармане «косой» лежит, тот за этот карман так держится — руки чешутся тиснуть, чтоб не держался. Ну и тискают. И держаться уже приходится, чтобы дырку на месте кармана прикрыть, потому что оттуда вместо «косого» трусы в цветочек торчат.