— Пойми, мать ревнует. Это естественно, так должно быть. Потом это пройдет, а сейчас она сама не понимает, что с ней. Ты уже лоб здоровый, должен к матери относиться, как к дочери. Не спорить — мудовую самостоятельность доказывать, а думать, как ее лишний раз не задеть.

— Она первая начала.

— А ты не сдачи давать должен, а говорить себе — вот такая у меня мама-дочка, я ее люблю, что мне ей сказать такое, чтобы сердце ей согреть, а не ранить. Понял?

— Попробую.

Подходящих слов Раздолбай не нашел.

— Ну, давай, подскажи что-нибудь, где ты там? — обратился он к внутреннему голосу.

Ответа не было.

«Как же я входил в это состояние, что мог сам с собой спорить и правильные вещи подсказывать? — недоумевал Раздолбай. — Полезный был „глюк“, куда он пропал?»

— Сам послал меня вместе с отчимом и спрашиваешь куда? — отозвался голос.

— Ладно, прости, больше не буду. Подскажи что-нибудь.

— Разбирайся сам.

— Бог, эй! Господи!

Тишина.

«Ну и разберусь. Отчим все толково сказал, справлюсь без голосов,» — подумал Раздолбай и отправился мириться с мамой.

— Мам, дорога все равно была сломанная. Я ее продал людям, которые починить могут, а сыну, когда родится, куплю потом новую, — выпалил он скороговоркой, едва переступив порог кухни.

— Ты сначала зарабатывать сам начни, покупатель. Копейки в дом не принес, а из дома вещь вынес, — ответила мама обличительным тоном.

— Да я… Раз так… Сейчас, подожди! — задохнулся он и бросился к себе.

Выхватив из тайника под матрасом хрустящую пятидесятирублевку, он вернулся к маме и звонко хлопнул купюрой об стол.

— На тебе!

— Что это? Где ты взял?

— У меня свой бизнес.

Мама села на стул, словно у нее размягчились ноги.

— Ты что, спекулянт?

— Спекулянты муку в войну продают. Я людям пишу музыку.

Мама схватилась за голову, и Раздолбай с удивлением узнал, что это не просто поговорка, а реальный жест смятения и отчаяния.

— Ты идиот конченый! — заголосила она, раскачиваясь из стороны в сторону. — Если об этих делах узнают, тебя из комсомола выкинут! «Суриковка» — идеологический ВУЗ. Вылетишь из ВЛКСМ, потом из института, с волчьим билетом пойдешь по жизни. Хочешь судьбу и себе и нам испортить? Дядя Володя — директор государственного издательства. Ему надо, чтобы говорили: «У директора партпечати приемный сын — спекулянт?»

— Мам, что ты сгущаешь?

— Забери деньги, завтра же верни всем людям, у кого брал! Я знала, что добра не будет от этой музыки. Где эти кассеты? Сейчас заберу все, выброшу.

Мама поднялась со стула. Раздолбай метнулся наперерез, вихрем пролетел по коридору в свою комнату и закрылся.

Когда в доме появился двухкассетник, мама стала бояться, что «воры вынесут технику», и сама вызвала мастера, чтобы тот врезал замок в дверь комнаты. Этим замком Раздолбай с радостью пользовался ночью, чтобы покурить в форточку, а теперь возможность запереться спасала его сокровища.

— Открой немедленно, слышишь! — кричала мама. — Как ты смеешь запирать дверь в общем доме? Пусти сейчас же!

Ощущая себя разведчиком, который разбирает и прячет радиостанцию, когда в дверь ломятся войска СС, Раздолбай сгребал кассеты с полки, укладывал их в чемодан и забрасывал сверху трусами, носками и майками.

«Офигительно помирился! — думал он. — Сделаю Диане сюрприз и начну откладывать на собственный двухкассетник. Надо отсюда сваливать!»

Кассеты удалось отстоять. Когда мама остыла, Раздолбай, словно пичуга, уводящая людей от гнезда с птенцами, наплел ей, что знакомит людей, которые хотят записать музыку, с теми, у кого эта музыка есть, а сам никому ничего не пишет и деньги ни с кого не требует.

— Люди в благодарность иногда сами дают, что мне, отказываться? — примирительно говорил он.

— А какое право ты имеешь с них брать? — настаивала она на своем. — Ты что, не понимаешь, что это нетрудовые доходы?

Пришлось клятвенно пообещать, что знакомить он больше никого ни с кем не будет. Учитывая, что он и так этого не делал, клятвопреступником он себя не считал, а вынужденное вранье оправдывал маминой отсталостью. Бояться изгнания из комсомола за торговлю «металлическими» записями стоило много лет назад, но странно было опасаться этого теперь, когда секретари комсомольских ячеек заказывали Раздолбаю музыку, выбирая ее прямо по списку запрещенных групп, разосланному из ЦК ВЛКСМ, и приговаривали: «О, Блэк Сэббат — насилие, религиозное мракобесие — круто! Давай!»

Вторая ссора, как ни странно, улучшила атмосферу в доме. Подобно тому, как перед грозой воздух становится густым и душным, а после грозы освежается и легко пьется, так и отношения Раздолбая с родителями после перепалки из-за денег ожили и снова стали семейными, а не соседскими. Когда он напомнил, что улетает в Ригу, мама не сказала ни слова, а дядя

Володя незаметно сунул ему в кулак десять рублей и шепнул:

— Букет должен быть огромным.

Вечером тридцать первого декабря Диана подошла к телефону и услышала короткие гудки — Раздолбай позвонил ей с соседней улицы из автомата, чтобы убедится, что она дома. Пушистая елка, игрушки и фигурки Санта Клауса с оленями были погружены в тикавшее счетчиком такси. Ананас, как самую большую ценность, Раздолбай держал при себе в сумке. Почему-то его преследовал страх, что таксист может уехать с его сюрпризом, и если елку с игрушками он мог бы еще купить заново, то лишиться ананаса было для него все равно, что оказаться в тылу врага с диверсионным заданием и потерять детонатор.

Подготовка сюрприза вообще напоминала Раздолбаю боевую операцию. Он втащил елку на третий этаж, постелил перед дверью Дианы зеленый коврик и разложил на нем подставку-треногу с воинственным лязгом, словно установил миномет. Еловый ствол был заранее обструган и встал, как влитой. Картонная крышка слетела с коробки, открыв елочные игрушки блеснувшие, будто снарядные носики. «Заряжай!» — подстегивал себя Раздолбай, лихорадочно украшая елку. Верхушка обострилась острием шпиля, превратившись в копье. Санта Клаус и олени встали у основания треноги, как часовые. Вместо секретного донесения в бархатный мешок на плече Санты скользнули косметический набор и поздравительная открытка, а детонатор-ананас был бережно уложен в гущу еловых веток, как последняя деталь адской машины. Оставалось нажать кнопку звонка и разнести чувства Дианы килотонным взрывом. Раздолбай потер ладони и уверенно надавил кнопку. Представляя, какой вопль восторга Диана издаст, увидев его сюрприз, он посмеивался и собирал в кулак выдержку, чтобы выглядеть непринужденно.

— Кто там? — послышался из-за двери любимый голос.

— Дед Мороз, — ответил он, пугаясь частоты, с которой забилось сердце.