Сверху послышался скребущий звук. У меня перехватило дыхание. Мама вернулась! Я ждала, когда она осознает свою ошибку, вернется и скажет, что никогда не оставит меня, что мы найдем способ остаться вместе. Но сверху появился голубь, клевавший решетку. Он печально посмотрел на меня сверху вниз перед тем, как взмахнуть крыльями и улететь, оставив меня в одиночестве.

Сэди

И вот так распался весь мой мир.

После того, как мама исчезла на берегу реки с моей младшей сестрой, я осталась у решетки в ожидании. В душе я ждала, что мама осознает нелепость своего замысла и вернется.

– Мама! – позвала я чересчур громко на случай, если она находилась в зоне слышимости. Это было опрометчиво – меня мог заметить патруль или выдать прохожий. Но мне было уже все равно.

Ожидая ответа и не услышав его, я удрученно направилась обратно в комнату. У входа я оступилась и упала на четвереньки в мелководье. Моя одежда промокла.

– Мама! – Я закричала, как беспомощный ребенок, не вставая.

Баббе вышла из комнаты и помогла мне подняться на ноги.

– Твоя мать ушла, – сухо отрезала она.

– Мама, – повторила я, окликая ее снова и снова – будто это поможет мне вернуть ее обратно. Но теперь мой голос звучал слабее.

– Ты должна вести себя тихо, – предупредила Баббе, когда повела меня обратно в комнату. – Кто-нибудь услышит тебя, и нам всем конец.

Войдя в комнату, я прислонилась к стене. Мама потерялась и осталась одна с младенцем. Как она могла справиться в одиночку, измученная родами, что случились пару дней назад? Оставшись на улице, без убежища и даже без чистой одежды, она наверняка вызовет подозрения и ее быстро поймают.

Сол подошел и накинул на меня сухое одеяло, затем обнял. Когда я прижалась к его подбородку, я почувствовала озадаченный взгляд его отца, наблюдающий за нами обоими. Это был больше, чем просто физический контакт, обычно запрещенный. Также пан Розенберг впервые осознал, как сблизились мы с его сыном. Наверняка он и его мать шокированы. Несмотря на доброе отношение ко мне, он никогда бы не понял и не одобрил того, что его сын будет встречаться с кем-то, вроде меня, еврейкой, не соблюдающей предписания.

Не обращая внимая на то, что подумают другие, Сол увел меня в угол комнаты, где жили мы с мамой.

– Присядь, – сказал он, все еще поддерживая меня. Я не стала спорить, а присела на край кровати. Его объятия, которые я с удовольствием принимала, не приносили облегчения. Моя мать бросила меня. Вся комната напоминала пустую пещеру.

Баббе прошла по комнате и протянула мне чашку водянистого чая. Теперь мне хотелось ненавидеть ее и ее сына. Ведь именно они говорили, что малышка не может остаться, и почти вынудили мать бежать с ней на улицу. Но на самом деле они говорили очевидные вещи, озвучили правду, которую мы все знали, но отказывались признавать. Решение уйти с моей сестрой – и оставить меня здесь – целиком и полностью принадлежало моей матери.

– Твоя мать светлокожая, она не похожа на еврейку, – заключил пан Розенберг, стараясь помочь. – Она не будет выделяться на улице. – Эта мысль казалась настолько нелепой, что я чуть не рассмеялась. Мама, изможденная и бледная как полотно, в грязной и рваной одежде после нескольких месяцев, проведённых в канализации. Я поняла, что нужно было ей дать платье Эллы. Я была слишком расстроена ее уходом, что не подумала об этом вовремя. Впрочем, это ничего бы не изменило. Никто из нас больше не мог сойти за обычных людей.

В тот вечер я ужинала вместе с Розенбергами, ощущая пустоту там, где должна была быть мама.

– Она вернется, – сказала я остальным, когда мы закончили есть.

– Конечно, вернется, – ответила Баббе, но ее слова прозвучали совсем не так, как она имела в виду. Я подсчитала в уме, сколько времени потребуется маме, чтобы добраться до больницы и вернуться, обремененной ребенком и ее собственной послеродовой слабостью. Может быть несколько часов, самое большее – день.

Наступила ночь, а мама до сих пор не появилась.

– Хочешь пойти почитать? – спросил Сол. Я помотала головой. Хотя мне и хотелось побыть с ним наедине, я чувствовала себя слишком уныло и устало, чтобы осилить дорогу по туннелю. – Если вдруг понадоблюсь, я буду рядом, – сказал он с тревогой в голосе, когда я забралась на кровать. Разумеется, он не мог утешить меня здесь.

Когда он ушел, я лежала одна в постели на нашей стороне комнаты, пространство рядом было холодным. В голове раз за разом раздавались мамины слова: я вернусь к тебе, обещаю. Ее намерение выглядело понятным – благополучно доставить ребенка в больницу, а затем быстро вернуться ко мне. Мне хотелось ей верить. Но много всего могло пойти не по плану.

Я прокрутила в голове эпизод с маминым уходом. Я также вспомнила тот день в гетто, когда нагрянули немцы, а я спряталась в чемодане. Мама, предполагая, что меня похитили, была готова прыгнуть из окна и покончить со своей жизнью. Тогда она скорее умерла бы, чем жила без меня. Теперь она по собственной воле оставила меня. Что же изменилось? Родилась сестра, вот что изменилось. И все же я не могла сердиться на мою сестру. На самом деле я тоже скучала по ней. Я тосковала по крошечному младенцу, что месяцами лежал между нами в постели в мамином животике, а потом всего несколько ночей провел за его пределами. Вдруг у меня появилась сестра, а потом исчезла. Когда-то я совсем не хотела ее. Но она родилась, и я полюбила ее, потеря была огромной и невосполнимой. Я и представить не могла, что отсутствие столь крошечного существа может обернуться такой огромной пустотой.

Я спала, раскинув руки над пустотой, где обычно лежала мама. Я почти ждала, что ночью она проскользнет рядом и как обычно согреет своим хрупким телом. Я беспокойно ворочалась, мечтая, чтобы она вернулась с сестрой на руках.

– Я просто не смогла оставить ее, – скажет она, снова передавая мне ребенка.

Проснулась я уже утром, а мама все еще не вернулась. Но сон был таким реальным, что я почти видела ее рядом с собой и чувствовала тепло ребенка на руках. Потом холодная сырость пробрала меня до костей. Я лежала неподвижно, потрясенная полнотой своей утраты. Сначала папа, потом мама и сестра. Семью забирали у меня по частям, пока от нее ничего не осталось. Мое сердце кричало. Второй день без мамы тянулся долго. После завтрака я вернулась в нашу кровать и свернулась калачиком.

– Что ты делаешь? – поругала меня Баббе, когда спустя несколько часов я все еще валялась в постели. – Твоя мать от тебя бы такого не ожидала. – Но она не заставляла меня вставать. Напротив, она приносила мне еду, картофельное пюре на обед и на ужин. Я попыталась немного поесть, но густая крахмалистая смесь застряла у меня в горле.

Несколько раз в течение дня меня приходил утешить Сол, приносил мне воды и немного еды. Он предложил прогуляться, но не стал настаивать, когда я отказалась. По мере того как день клонился к вечеру, а я все еще не вставала, его беспокойство росло.