Женя валилась с ног, но мужественно укачивала сынишку, когда тот и не собирался спать. Сначала вёл пространные беседы о своём, важном, шестимесячном, позже ревел, как только мама попадала в поле зрения. С завидной настойчивостью требовал взять на руки, тогда как Крош держалась с трудом, чтобы не уснуть, где остановилась. Сидя, стоя, на полу, потолке – неважно.

     Богдановы руки Тёмыч благосклонно терпел, утихомиривался, начинал дремать, пока не видел Женю. Что ж. Пришло время радикальных мер. Кроватка – вместе с малым – во главе с Богданом отправилась на кухню, и, о чудо, парнишка после недовольного сопения уснул.

     Прокряхтел малыш через час, Богдан к тому времени был во всеоружии, вернее – с бутылочкой, разгуляться не дал. Тёмыч после перекуса мгновенно уснул, по всему было видно – спит пацан крепко. Нагулялся за ночь.

     – Как он? – в двери показалась взлохмаченная Крош.

     Богдан развёл руками, выразительно показывая некоторым рыжим, что им следует сидеть в комнате, не провоцировать добропорядочных шестимесячных крепышей на продолжение дебоша. Женя виновато пискнула, скользнула на цыпочках в уборную. Богдан в это время зашёл в комнату, потирая ладонями лицо.

     Через десять минут Женя застыла в дверях, Богдан посмотрел на зашедшую, сглотнул тугой комок вожделения, игнорируя абсолютно растерявшийся зелёный взгляд. Стояла Женя в коротенькой ночной сорочке, едва доходившей до середины бедра, с разрезом спереди, там мелькнул трикотаж трусов. Ничего особенного. Белые, тонкие, аккуратные, без кружева и изысков.

     – Что? – Женя переступила с ноги на ногу, неуверенно посмотрела на Богдана. Она силилась отвести глаза, ей стало неловко, но мужской взгляд продолжал скользить по вожделенным, кричаще женственным изгибам.

     – Устал, да? – Крош нахмурилась. – Я понимаю, правда. Я сама могу… или уедем… вот.

      «Вот» – отозвалось гулким эхом в тишине дома. Рассыпалось тысячами звуков по полу из натурального дерева, тёплого под маленькими ступнями Крош. Покатилось через комнату, оседая в солнечном луче, пересекающем расправленную постель.

     Богдан сделал два шага, Женя не успела пискнуть, как оказалась в плену его рук. Одной он прижимал к себе изгибы, настолько желанные, умопомрачительные, что перехватывало дыхание, второй скользил по бедру, выводя узоры, сдавливая пальцами мягкость, шелковистость кожи. Чудом умудрился закрыть дверь в кухню, отсекая себя с Женей от внешнего мира. На проскочившую панику во взгляде кивнул в сторону радио-няни.

     – Тёмыч спит, никого нет, мы одни, – зачем-то произнёс он очевидное. Егор вечером умчался в Абакан, терять время на пустые ночи без своей женщины он не собирался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Женя лежала на белых простынях, рыжие волосы светились почти мистическим светом, веснушки манили пудрово-цветочным ароматом, перекатывались по белой коже, дразня рецепторы обоняния. Зажмурилась, отвернулась, будто действительно стало страшно, рот приоткрыла, дышала глубоко, прерываясь на судорожные вздохи.

     Вывернуться она не могла, в общем-то, и не пыталась. Богдан нависал сверху, приподняв её руки над головой, сцепив в замок запястья. Гладил по приподнятым в коленях ногам, пробираясь под ткань сорочки. От бёдер к животу и выше, чувствуя быстрые удары женского сердца. Казалось, одно неровное движение, вдох, колебание воздуха, и он не выдержит, сорвёт тряпки с желанного тела, отбросит в сторону чужеродную осторожность, ворвётся в податливое тело жадно, с размаху, до самого конца, не дав привыкнуть, опомниться, сжиться с забытой ролью. Ролью женщины.

     Грудь у Жени не маленькая, тяжёлая, налитая. В большую ладонь Богдана не умещалась, ощущалась божественно, особенно сосок, скользивший по ладони. Он поднял сорочку, оголяя желанное тело, Женя нетерпеливо помогла, выпроставшись из ненужной одежды. Замерла, как дикий зверёк перед хищником, Богдан не мог отвести взгляда от аппетитных, сумасшедших форм.

     От светлых ареолов, сосков, просящих ласки. От веснушек, проступившей испарины, которую необходимо слизать. Вместо этого качнул бёдрами, вдавливая болезненную эрекцию в белый трикотаж трусов, там, где невыносимо горячо, влажно, куда необходимо попасть. Сейчас же.

     Он перекатился, обхватывая женскую талию, пробежался жадными пальцами по позвоночнику, бёдрам, ягодицам, успел сдёрнуть с себя футболку, чтобы почувствовать это, безумное, настоящее – кожа к коже.

     Женя жалобно всхлипнула, Богдан напрягся. Господи, да он сейчас возьмёт её безо всяких предварительных ласк. Просто трахнет, как ошалевший от вседозволенности пацан. Становилось душно.

     Она сама потянулась за поцелуем, отказать не смог, очертил круг по сладким губам, лаская каждую по очереди, проник настырным языком в жар рта, атакуя, забирая в плен дыхание, подчиняя желания, движения, мысли Жени.

     Впечатал в себя тело Крош, крошечное, убийственно женственное, до чёртовых точек в глазах необходимое. Полная грудь, скользящая по его грудной клетке, оставляющая обжигающие следы напрягшимися сосками. Мягкие ягодицы, бёдра, по которым скользили жадные мужские пальцы. Живот с подрагивающим пупком. Запах пудры, цветов, солнца, веснушек. Безумие в концентрированном виде.

     И снова жадные, жаркие, ненасытные поцелуи, следы на белой шее, мягкость крошечной мочки на языке. Вкус сосков, подмышек, пупка, испарины. Женин вскрик, когда терпение Богдана полетело под откос. Он сдёрнул, наконец, последний оплот защиты – жалкий клочок белого трикотажа.

     Влажно было везде. Между ног Жени, по бёдрам, оставляло следы на постели. Она громко стонала, сама насаживалась на пальцы, тёрлась в нетерпении, перехватывала инициативу, требуя дать ей разрядку сейчас же. Два пальца входили легко, Богдан наблюдал за своей рукой, покрытой влагой. Раздвинутые широко ноги предоставляли отличный вид на пухлые половые губы, напрягшийся клитор и тёмные пальцы, ныряющие с настырной настойчивостью, тогда как большой лишь осторожно задевал клитор, не давая провалиться в забытьё.

     Кончить Женя должна была под ним, от его члена. Не от пальцев, не от языка, а от члена. Богдан переводил взгляд на беспомощно откинутую шею, не выдержав, скользил жадным ртом по коже, оставляя собственнические следы на груди, и аккуратней – по шее.