– Но Джон не успел написать роман, – сказаля. – А я не успел выпустить статью со своей статистикой. Так что в любомслучае репутацию пророков нам не заработать.

Я включил телевизор. Впереди ехал белый «форд» начальникадалласской полиции Кэрри, следом в окружении мотоциклистов скользил длинныйчерный «линкольн», на подножках стояли телохранители, и еще несколько машинехали следом, блестели белые шлемы эскорта, где-то стрекотал камерой Запрудер –кортеж тридцать пятого президента Соединенных Штатов Америки, самого молодогопрезидента за всю историю страны…

Последняя минута, про которую мы еще не знаем, что она –последняя. Комната на шестом этаже дома в центре Далласа, штат Техас. Я стоювозле телевизора – не успел отойти. Джейн сидит, закинув ногу на ногу –красивые ноги, загорелые, и на них умильно косится Сирил Хэйвуд. Джонпо-прежнему сидит на подоконнике. Тысяча девятьсот шестьдесят третий год.Двадцать второе ноября, тринадцать часов двадцать девять минут…

Потом мы услышали крик телекомментатора, и крик Джекки, и машиныкортежа сбились в кучу, словно перепуганные овцы, и Клинт Хилл молотил кулакамипо багажнику, и «линкольн» на бешеной скорости помчался в госпиталь СвятогоВарфоломея, в коридоре бегали и что-то кричали. Двигаясь, как заводная кукла, яподнялся, достал из бумажника пятьдесят долларов и протянул их Джону. Хэйвудсделал то же самое. Джон машинально принял банкноты, зачем-то стал их считать,а Джейн вдруг бросилась к нам и, плача, что есть силы хлестнула по лицу сначаламеня, потом Сирила…

…Я сидел на холодной железной скамейке внутри броневика.Казалось, никто не заметил моего исчезновения в галлюцинацию номер два –значит, я никуда не исчезал, это было очередное наваждение, сон в солнечныйдень, сначала какой-то дикий город, потом Даллас восьмидесятилетней давности…

Я чертыхнулся про себя и стал исподтишка разглядыватьпопутчиков.

Это были крепкие широкоплечие мужики в зелено-пятнистыхкомбинезонах, усталые, пропотевшие и хмурые. У них был вид косарей,возвратившихся со страды, где трудились до ломотной бесчувственности тела. Двоекурили, затягиваясь полной грудью, один прихлебывал что-то из фляги, одинбаюкал забинтованную до локтя правую руку, тихонечко постанывая. Остальныепросто сидели. На меня никто не смотрел. В корме были свалены автоматы и какие-тостранные широкогорлые ружья. На поясах у потных и хмурых висели тяжелыекинжалы, а шею каждого защищал широкий кольчужный ошейник.

– И вообще, это все зря, – сказал, ни на кого неглядя, мой сосед. Все повернулись к нему. – Нужно делать облаву, а так мысто лет проканителимся.

– Ты раньше проживи сто лет.

– Все к черту. Команда к черту, мы сами к черту, и всеостальное. Вот только кого они жрать станут, когда жрать станет некого, я уж незнаю.

– Друг друга станут. Я слышал, в отделе…

– Пошел и он к черту, этот отдел.

– Но согласись, они что-то делают.

– Они теоретизируют. Анализируют, классифицируют,систематизируют. Проводят параллели и подыскивают аналогии, подшивают бумаги изаполняют анкеты. Ламст прав – напряжением ума решить эту проблему невозможно,ее можно решить только напряжением сил. – Он выплюнул окурок и яростнозатоптал его шипастой подошвой. – Только автоматы. И я понимаю тех, кторатует за писаные законы и мобилизацию. Только так…

Они заговорили все разом, спор захватил всех. Кроме меня, разумеется.Одни превозносили до небес какого-то Ламста, оправдывали и безоговорочноподдерживали все, что он уже сделал, и все, что еще сделает, кляли тех, ктосвязывает ему руки. Другие тоже хвалили Ламста, но гораздо сдержаннее, считали,что ломать сложившиеся отношения глупо и неразумно – сломать легко, но будет липольза? Понемногу я начал понимать, что обе стороны, в сущности, стоят на однихи тех же позициях, но по-разному смотрят на будущее. Одни желают немедленноперестроить жизнь на основе жесткой дисциплины, всеобщей воинской повинности, аих противники доказывают, что это – утопия, невыполнимая мечта. При этом те идругие последними словами крыли трусливых обжор и зазнавшихся конформистов,которых неплохо было бы оставить один на один с вурдалаками и посмотреть, какони станут выкручиваться, гады этакие. Просто ради эксперимента бросить все иполюбоваться, как они наделают в штаны. В конце концов спор как-то незаметноперелился в дружное охаивание этих самых приспособленцев и трусов – их материлиизобретательно и витиевато, с большой экспрессией.

Они отвели душу, и разговоры пошли о бытовых пустяках: что уБориса дочка все же связалась с этим обормотом, хотя совершенно ясно, что он еебросит, обрюхатит и бросит, но поди докажи этим соплячкам, если они, разпереспав с парнем, мнят себя умудренными жизнью женщинами, сколько их не секи,да и не всякую-то выпорешь, а если разобраться, мужики, не в порке, собственно,панацея. Что у Штенгера опять новая, симпатичная такая, и с ней, ясно, будеткак с прежними, со всеми он поступал одинаково, горбатого могила исправит,черного кобеля не отмоешь добела, и не лучше ли набить ему как следует мордусвоими силами, не полагаясь на карающую руку судьбы? Что Батера окончательноуел ревматизм, а ведь какой стрелок был, один из тех, что начинали на голомместе, когда ничего толком не знали, выезжали на одном энтузиазме и оттогонесли громадные потери… Что еще один смельчак, а может, просто болван, таскалсяк Ревущим Холмам, но ничего вразумительного рассказать не может – сталчокнутым, как и его предшественники…

Так они судачили, болтали, а я мотал на ус, и никто необращал на меня внимания, хотя о моем присутствии помнили – сосед мимоходомпопросил огоньку, другой в середине тирады о сытых бездельниках зацепил менянамекающим взглядом…

Главное я уловил – они, эти обстрелянные хваткие мужики,были неким отрядом, активно действовавшим против вурдалаков. Кто возложил наних эти обязанности, я пока не понял. Сидел себе смирнехонько, покуривал,посмеивался вместе с другими над непонятными мне остротами, но ни на секунду немог забыть о главном – что меня, словно щепку по таежной речке, несет в глубь ив глубь заколдованного места, а там, снаружи, очень на меня рассчитывают. Ибеспокоятся…

Вот это уже зря. Совсем не нужно видеть в происходящемнеобыкновенное. Необыкновенное заранее настраивает на поиски абсолютно новыхрешений, отрицающих прежний опыт и прежние методы, вызывает хаотические метаниямысли, и начинает казаться, что ты вовсе не умеешь думать и не способен ни вчем разобраться. Защищайся. Внуши себе, что окружающее – такая же обыденностьдля тебя, как для этих парней в пятнистом, проникнись их взглядом на жизнь, ибыстрее поймешь все, что нужно понять…

Броневик резко затормозил, мы с соседом стукнулись боками, ия ушиб локоть о рукоятку его кинжала.

– Блуждающие! – крикнул водитель, обернувшись. Онвыключил мотор, распахнул люк, и я услышал, как снаружи, над головой, завываютмоторы и стучат пулеметы. Все, толкаясь, кинулись в дверь, и я выскочил следомза ними, а они столпились на обочине и смотрели в небо, прикрывая глазаладонями – этот жест при полном отсутствии слепящего солнца очень меня удивил.