– А врать тоже любите?

– С чего вы взяли? – очень натурально изумился идаже слегка оскорбился я.

Не отрывая от меня ироничного взгляда, он щелкнул пальцами,и позади него возникло огромное мягкое кресло, тоже ужасно старомодное. Что-тотолкнуло меня под коленки – второе кресло, такое же массивное, со спинкой вышечеловеческого роста.

– Прошу, – сказал он и сел. – Итак, по вашемуутверждению, вы явились сюда из-за Мохнатого Хребта?

– Вот именно, – сказал я, скопировал его позу исветским тоном добавил: – Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?

– Нет, – сказал он. – Я и так знаю, что выврете, к чему мне сомневаться? Собственно говоря, это неплохая задумка –объявить себя пришельцем из-за Хребта. Большинство у нас уверены всуществовании за Хребтом каких-то неизвестных областей. Но, кроме большинства,есть еще и хорошо информированное меньшинство, к которому принадлежит и ваш покорныйслуга. Так что для меня придумайте что-нибудь поубедительнее. Проще всего былобы передать вас компетентным органам на предмет соответствующей проверки.

Последняя фраза мне особенно не понравилась, и я сказал:

– Но-но, не забывайте…

Он как-то странно взмахнул ладонью, и что-то зашевелилось уменя под курткой, тычась в ребра, – мой пистолет. Прежде чем я успел егосхватить, кольт проплыл по воздуху и нырнул в карман незнакомца.

– Вот, – сказал незнакомец. – Так гораздоспокойнее, не правда ли? Кто вы такой?

– Знаете, это похоже на допрос.

– А это и есть допрос, – кивнул он, сверля менявзглядом.

Пора было брать инициативу в свои руки. Мне не нравилисьупоминания о допросах, проверках и компетентных органах. И тип этот ненравился, в нем я нутром чуял коллегу-контрразведчика, оседлавшего противника ипринявшегося его разрабатывать. Только я сам привык разрабатывать других…

Между нами было около двух метров жестких кочек – не так ужмного. Я напряг мускулы, прикинул, как буду бить ребром ладони по горлу, ивзметнулся с кресла.

Небо, земля, обломки вертолета замелькали в бешеномхороводе, кочки вздыбились, и самая большая, самая твердая ударила по затылку.Я лежал, задыхаясь от боли и злого бессилия, а он не изменил позы, пальцем нешевельнул, смотрел скучающе, как смотрит взрослый на нехитрые проказы карапуза.Ударил он не сам, не рукой – уж в ударах я разбирался. Впечатление было такое,словно ветер закрутил меня, а потом сгустился до каменной твердости и ударил нехуже опытного боксера. Что ж, всегда найдется кто-то, лучше тебя умеющий то,что умеешь ты, – это азы. Ничего удивительного, если учесть, что этот типсоздает кресла из ничего и повторяет трюки из репертуара Пацюка…

– Вставайте, – сказал он, играя тростью. – Идавайте без эксцессов – это бессмысленно при любом количестве попыток.Вставайте и садитесь.

Я встал и сел – что мне еще оставалось?

– Вот теперь мне совершенно ясно, что вы издалека.

– Почему?

– Потому что любой здешний знает: на меня бессмысленнобросаться с кулаками. Кто вы?

– Я могу не отвечать на этот вопрос?

– Можете, – кивнул он. – Можете не отвечатьни на какие вопросы. Я не собираюсь силой вытягивать из вас то, что вы хотитескрыть.

– Тогда я могу идти?

– Куда угодно.

– А пистолет?

Он бросил мне пистолет. Я поймал кольт на лету, сунул вкобуру и остался сидеть. Не мог я так просто уйти, и незнакомец, судя по егоулыбке, отлично это понимал.

– Ну? – спросил он. – В спину я не стреляю,почему же вы сидите?

– Нет, постойте… – сказал я.

– Вы рассчитываете, что я буду отвечать на вашивопросы?

– Хотелось бы. – Я оглянулся на Бауэра. Руди сиделв той же позе, глаза его смотрели пусто и мертво. Я обернулся к своемустранному собеседнику: – Что с ним?

– Откуда я знаю?

– Не знаете?

– Никто не знает. Он сидит здесь с тех пор, каксуществует мир.

– И давно существует мир?

– Давно.

– А что было до него?

Его лицо исказила непонятная гримаса. Он сказал сухо ибыстро:

– Раньше была Вечность. Это очень удачное слово –Вечность. Оно объясняет все и не объясняет ничего. Перед лицом Вечности глупозадавать вопросы, потому что она сама по себе – неразрешимый вопрос,затмевающий все остальные. Раньше была Вечность, вам этого достаточно?

– Честно говоря, не очень, – сказал я. –Вечность не существует сама по себе. Всегда существует что-то помимо нее.

– Я не люблю пустых фраз.

– Я тоже, – сказал я. – И терпеть не могуслово «вечность». Вечности нет.

– А сколько чертей может уместиться на острие иглы?

– Я не знаю, можно ли вам верить… – сказал я.

– Представьте, я тоже.

– Но так мы никогда…

Он не ответил. Его лицо странно изменилось вдруг, словнокто-то невидимый шептал ему что-то на ухо.

– Ну вот. – Он пружинисто выпрямился. – Воттак всегда – ворвутся посреди разговора, и всегда это срочно, до зарезу… Мнепора. Мы еще встретимся в городе.

Он начал таять в воздухе, как Чеширский Кот. Таяло узкоелицо хитрого черта, таяли старомодный костюм и трость. Кресел не стало. Я пошелк шоссе, не оглядываясь на обломки вертолета и куклу-Бауэра.

Мир существует давно. До него была Вечность. Что под этимподразумевается? Иносказание, двойной смысл, метафора? Допустим, возможно,вероятно, не исключено, быть может. Классический набор. Полный переченьуклончивых допущений, крутящихся в мозгу исследователя, занесшего авторучку надпервой, чистой страницей лабораторного журнала. Если сравнивать нашу работу сработой хирургов, как это любят делать иные журналисты, то мы очень несчастныехирурги – мы не знаем, каким недугом страдает распростертый под резким светомбестеневых ламп пациент, какой инструмент пускать в дело первым и есть ливообще смысл резать. К тому же в девяти случаях из десяти пациент оказываетсяневидимым.

Я поднял руку, и рядом со мной остановился броневик подномером четырнадцать. За ним тоже волоклись трупы. Попахивает средневековьем,но откуда я знаю – обоснована эта жестокость или нет. В особенности если дома умарсианина которую тысячу лет царят покой и благодать…

Лязгнула крышка люка, вьп’лянуло усталое лицо с изжеваннымокурком в углу широкого рта.

– В чем дело? – спросил он ватным голосом.

– Подвезите до города, – сказал я.

Он выплюнул окурок и сказал вниз, в люк: