ДЯДЯ ГИЛЯЙ ДОМА

С детства привык дядя Гиляй к тому, что дом — это и уклад, и постоянство быта, определенность, которую нельзя нарушать, которая помогает сохранить равновесие, дарит радость, счастье.

Дом отца он оставил, чтобы увидеть жизнь. Многое познал в ней, но и скитания укрепили сложившееся с детства ощущение неприкосновенности и устойчивости, вложенные в понятие короткого слова — дом. Любил свой дом дядя Гиляй. Он появился у него после женитьбы.

Еще невесте М. И. Мурзиной в 1883 году писал в Киев: «…Ты одна для меня все на свете… Передо мной на столе, заваленном листами исписанной бумаги, стоит дорогая мне карточка с венком из колосьев и цветов на густой русой косе… И работается с удовольствием, с радостью…» Так и осталась навсегда у него на столе та самая фотография Марии Ивановны под толстым стеклом вместо рамы.

Венчался В. А. Гиляровский с Марией Ивановной 11 января 1884 года в церкви Спасского дворца, что у Красных ворот. На их скромном торжестве народа было мало, «С моей стороны, — записал он, — репортер Русаков и Чехов». После свадьбы поселились на 2-й Мещанской (ныне улица Гиляровского), потом не долго жили в Хлыновском тупике, а затем, никуда не переезжая, в Столешниках.

По характеру своему Мария Ивановна была совершенной противоположностью дяде Гиляю. Замкнутая, очень спокойная, с постоянством привычек и нелюбовью к передвижениям, даже поездки в Крым ради здоровья дочери были для нее нежелательны. Мария Ивановна проводила свою жизнь дома неутомимым, бдительным и никем не заменимым стражем его благополучия. Дядя Гиляй, как бы ни был занят, с себя никогда хозяйственных забот не снимал, оставался деятельным и заботливым хозяином. И все же основой дома была Мария Ивановна.

Для Гиляя, который мог иногда сообщить о себе через два-три дня, сдержанность Марии Ивановны, ее привязанность к дому были драгоценными качествами.

При этом она смогла наполнить дом женским уютом, держалась просто и доброжелательно, люди с ней не испытывали натянутости или скованности. Ее отношение к человеку было искренним, обращение приветливым. Мария Ивановна вызывала желание задержаться в Столешниках, поговорить с ней в обстановке, не сверкающей красным деревом, изысканным хрусталем люстр, но согревающей дивным и драгоценным огнем человеческой теплоты.

— Мария Ивановна — спокойный человек, — говорили знающие ее близко. Но и они не представляли себе, какой ценой доставалось это спокойствие. Она жила с тревожным вопросом: «Где Гиляй?»

А он возвращался так же неожиданно, как порой исчезал, и никто, кроме нее, не знал, как был он рад, счастлив, что дома все в порядке. Не успевала Мария Ивановна с облегчением вздохнуть, как Гиляй снова исчезал, и снова ее мучили те же вопросы: что с ним?

Где он? Когда вернется?.. Первое время после их женитьбы (они еще жили на 2-й Мещанской) она пугалась появления его «корреспондентов» с Хитровки. Затем привыкла, но окончательно не успокоилась, зная, что путь его почти ежедневно проходит в Москве через Хитровку и Арженовку, Хапиловку и Грачевку, а нет, так через Трубу, что, уходя, он забирает с собой свисток городового и кастет — на всякий случай. (Свистком пользовался часто, кастет не понадобился ни разу, и все же дядя Гиляй брал его с собой.) Никогда дядя Гиляй не почувствовал ее беспокойства, никогда не услышал он от нее ни слова упрека, не увидел на ее лице неудовольствия, — что было бы для него настоящей трагедией. Эти моменты — единственное ее огорчение в их совместной, более чем полувековой жизни.

Мария Ивановна, хотя и росла без матери, получила прекрасное воспитание и образование. Семья Баум, которая приютила ее, отличалась интеллигентностью, высокой культурой, знанием классической литературы, иностранных языков и огромной любовью к природе. Последнее внушалось главой семьи, садоводом Оттоном Матвеевичем Баум, и Мария Ивановна всю жизнь любила все зеленое, растущее — деревья, травы, цветы. Она не ограничивалась восхищением красотой природы, а изучала этот мир, следила за литературой по ботанике и садоводству. Прослушала садоводческие и цветоводческие курсы и с растениями обращалась не по наитию, а со знанием.

Мария Ивановна окончила гимназию в Пензе с правом быть домашней учительницей по математике, свободно говорила по-французски, отлично владела немецким — это был родной язык семьи Баум.

Соединив судьбу с Гиляровским, Мария Ивановна поняла, что от нее требуется немалое напряжение сил для благополучного хода жизни, и, не колеблясь, встала на этот путь. Наблюдательная, она много знала, умела понять собеседника, кем бы он ни оказался. Мария Ивановна находила общий язык с хитрованцем и с московской знаменитостью. С нею любили беседовать Чехов и Куприн. Она держалась тактично, ненавязчиво, но с достоинством. Первый экземпляр своих книг дядя Гиляй всегда дарил ей. Первой слушательницей и переписчицей его стихов была Мария Ивановна. Если бы не она, многое могло бы погибнуть. Дядя Гиляй не заботился о сохранности своих экспромтов и, прочитав их, мог тут же забыть, во всяком случае, не всегда записывал или где попало, и не будь внимания к ним Марии Ивановны…

Она взяла на себя всю работу в открытой дядей Гиляем конторе объявлений. Случалось, дочь их Надежда Владимировна говорила:

— Все папа и о папе, а сколько работала мама! Свято хранила Мария Ивановна традиции русского гостеприимства, ценимые дядей Гиляем. К нему тянулись люди, и неважно, был дома хозяин или нет, но без чашки чая никто не покинул Столешников.

А как умела Мария Ивановна вязать! И не салфеточки или дорожки, она вязала из козьего пуха дивные платки, удивительно красивые и тончайшие — те самые, что продергивались в обручальное кольцо. Федор Федорович Достоевский, сын великого писателя, подарил Марии Ивановне в знак уважения и дружеских чувств зеленую сафьяновую коробку, принадлежавшую его матери и в свое время преподнесенную ей Федором Михайловичем Достоевским. Мария