Вернувшись на кухню, он опустил челюсть в стакан, налил туда воды и поставил на стол. На поверхность всплыли опилки. Он затопил в гостиной, сполоснул кофейник и вскипятил свежую воду. Тут послышались шаги Турюнн, он решил накрыть для них завтрак, зажечь забытые вчера свечки, сам он не проголодался, но хотелось сделать приятное ей. Он достал хлеб из светло-желтой хлебницы, нашел нож и тут услышал шум двигателя на дворе. За окном проехала белая «ауди» и остановилась близ дерева. На борту было написано: «Прокат автомобилей Еврокар». Он стоял и смотрел, ухватившись за край пластикового стола, он мгновенно понял, кто приехал.

Турюнн снова вышла и медленно зашагала Крюмме навстречу, протянула руку, Крюмме взял ее, немыслимое стало реальностью. Эрленд хотел спрятаться в недрах гардероба, в туалете, провалиться от стыда. Но победило облегчение: его не покинули, наоборот, к нему приехали, проделав долгий путь, а ведь Крюмме был никудышным водителем, они никогда не водили машину сами, а тут, по зимней дороге… Но он хорошо ориентировался, спрашивал дорогу, слушал и записывал, пользовался картой, это он умел. Но как же вечерняя смена?! Это были первые слова, которые Крюмме услышал от него, поспешив на кухню:

— Но у тебя же вечерняя смена!

— Эрленд. Вот ты где.

Какое удовольствие — чувствовать его запах, обнимать его, прижиматься щекой к его лбу. Но тут взгляд упал на челюсть в стакане, на календарь, занавески, вспомнились запахи и общий упадок в доме, несмотря на наведенную чистоту.

— Едем! Сейчас же, Крюмме. Как удачно ты взял машину.

— Мы не можем уехать. Иначе ты бы уже давно уехал сам.

* * *

На кухне сидел незнакомец. Тур стоял в дверном проеме, держась за косяк и ручку двери.

— Заходи, здесь дует, — сказала Турюнн.

Он зашел. Первая мысль была: «Свиньи». И он сказал:

— Свиньи.

— У них все в порядке, еда, вода и чистый пол. И солома с опилками. Сядь, поешь, ты проспал несколько часов. Наверно, проголодался.

Ему пришлось ей поверить, голова как-то косо держалась на шее, а шея, казалось, крепилась к плечам на резинках. И вдруг его осенило. Правда, он тут же забыл свою мысль, но потом вспомнил:

— Свет, — сказал он. — Свет должен гореть.

— Днем у свиней?

— Да. Выключается только на ночь. Должен быть… режим.

— Я не знала. Сейчас сбегаю, включу.

Он снова посмотрел на незнакомца. И, хотя тот сидел на табуретке, видно было, какой он низкорослый и толстый. Похож на Карлсона. Турюнн прошмыгнула мимо него к дверям и выскочила. У незнакомца в ухе была такая же серьга, как у Эрленда. Рука Эрленда лежала у него на колене. На столе скатерть и еда. Нарезанный хлеб, начинка для бутербродов, масло. И высокая темно-коричневая бутылка с желто-красной этикеткой. Чашки выставили парадные, которыми мать никогда не пользовалась.

— Вы взяли парадные чашки? — спросил он.

— Пришлось, — ответил Эрленд. — Больше ничего не подходило.

— Не подходило?

— Да. Не подходило. Познакомься с Крюмме.

— Крюмме?

— Мой муж из Копенгагена. Он только что приехал.

— Сюда?

— Как видишь, вот он сидит!

Эрленд повернулся к незнакомцу и что-то прошептал, Тур разобрал слово «валиум».

— Я не хотел принимать, это Турюнн заставила.

— Садись, Тур, выпей кофе. Эти таблетки действуют несколько часов, поэтому ты странно себя чувствуешь.

Эрленд отпустил коленку незнакомца, сначала чуть сильнее ее сжав, а потом несколько раз легко по ней хлопнув.

— Нет, — сказал Тур.

— Что нет? Не будешь кофе или не чувствуешь себя странно?

— Нет.

— Не хочешь знакомиться с Крюмме?

— Да. Ты причинял матери только боль. Видела бы она… Хорошо, что она умерла.

— Какого черта ты несешь?! — громко воскликнул Эрленд, слишком громко и пискляво, голос не вмещался в кухню, оставляя морозные узоры на стекле.

— Свинья, — сказал Тур. — Приехал… сидишь тут и гребешь все под себя. Проваливай.

Эрленд приблизился к нему вплотную, запахло мужским парфюмом и арахисом.

— Заткнись! — скомандовал он. — Я здесь не ради тебя, а ради Турюнн!

— Не ори. Ты всегда причинял матери только зло.

Щека запылала, Тур рухнул на кухонный стол, распластав руки, чтобы удержаться. Щека, прижатая к холодной поверхности стола, горела, он попытался поднять голову, но мышцы не слушались. Тут дверь открылась, и послышался голос Турюнн, он почувствовал ее руки на плечах, теперь заболело еще и ухо.

Турюнн помогла ему подняться.

— Что это вы тут устроили? — закричала она.

Неужели она тоже будет на него орать? Они говорили за его спиной, он не оборачивался. Услышал, как они повторили его слова и ответ Эрленда кроме фразы, что он здесь ради Турюнн. А потом Турюнн вытолкала отца за дверь.

— Тур, тебе надо еще немного полежать, — сказала она. — Я поднимусь с тобой, а потом принесу тебе кофе и бутербродов.

Постель была еще теплой, он лег, не раздеваясь. Доски на потолке остались прежними. Все изменилось, а доски — нет. И он был им благодарен, стал рассматривать их долго и тщательно. Даже когда дверь открылась, вошла Турюнн с подносом и поставила его на ночной столик.

— Они любят друг друга, — сказала она. — Прожили вместе двенадцать лет.

— Мать хотела…

— Твоя мать умерла. И она бы обрадовалась, узнай она, что у Эрленда все в порядке и он счастлив в браке с хорошим человеком.

— Нет.

— Может, хватит уже?!

Выходя, она захлопнула дверь.

Хватит что? Он посмотрел на чашку, по счастью, чашка была старой. Турюнн забыла сахар.

Он приподнялся на локте и поднес чашку ко рту, немного кофе пролилось. Два бутерброда с сыром и один с…

Он откусил, оказалось — ветчина. Он не ел ее уже много лет, они покупали вяленую баранину или салями.

Салями ему не очень нравилась, на нее шли старые отжившие своё свиноматки.

Хлеб был из морозилки, еще испеченный матерью. Этот датчанин сидел внизу на кухне и уплетал хлеб, испеченный ныне покойной женщиной, которая бы возненавидела его. Щека ужасно горела, он опустил голову на подушку, все еще жуя бутерброд, приложил руку к лицу. Жар передался пальцам, кожа пульсировала. Приехал и дерется. Сидят, тискаются друг с другом под кухонным столом и еще дерутся. Лучше уж продать всех свиней на бойню, а потом застрелиться.

* * *

Надо приехать вместе со священником, тогда это будет вроде как визит по делу. Он не был там семь лет. Теперь у него
есть дело. Надо подготовить похороны, составить сценарий.
Он связался со священником Фоссе и договорился, что захватит его, тогда не придется там задерживаться, надо будет
везти священника домой. Он показался на подъездной аллее
ближе к вечеру. На дворе стояла чужая машина. Из проката. Он припарковал свой «ситроен» за ней. Мобильник оставил на сиденье. Он рад был от него избавиться, Сельма Ванвик обрывала телефон, даже послала ему поздравительную открытку на домашний адрес. А совсем отключить мобильник он не мог, люди умирают и в неурочное время.