– Вроде того. Да сядь же ты! Поговорим немного. Ты здорова?

– Здорова, Хафиз. Только… – Она запнулась, испугавшись того, что чуть не слетело с губ: «Только лучше бы мне умереть! Рано или поздно это произойдет, раз я не подошла господину. А подошла бы – не лучше: умерла бы от ужаса прямо на его ложе!»

– Сама не знаешь, чего хочешь, – заключил Хафиз. – В гареме – плохо, в рабство – плохо. Умереть мечтаешь?

– Да, Хафиз! – и голос не дрогнул.

– Знаю. Должен предупредить: вряд ли у тебя это получится, даже если и решишься на такой грех.

– Почему?

– Я тебя вылечу. Я успею.

– А я снова и снова буду пробовать! – упрямо заявила Шакира.

– И это не выйдет: я вылечу тебя не для того, чтобы ты жила, а для того, чтобы господин мог казнить тебя сам. Попытка самоубийства карается как оскорбление и вызов самому хозяину. Поняла меня, птичка? А карает он жестоко – смерть не будет ни легкой, ни быстрой.

Шакира оглушенно молчала. Хафиз встал и, уходя, добавил:

– Я специально приходил, чтобы сказать тебе это: вижу, что страшные мысли уже проникли в твой ничтожный разум. Я все сказал.

И, стукнув посохом, удалился.

А вечером появился снова и (необъяснимое!) принес ей подарок от господина Фархада – серебряный браслет тончайшей работы…

Главный евнух пришел к фонтану с рыбками и на следующее утро.

– Тебе понравился подарок, Шакира?

– Я не знаю, Хафиз…

– Не знаешь? – Его голос стал суров, но ей было все равно.

– Я ведь должна сказать «О, да!!!». Так? Но… Ты же сам все понимаешь. Можно я хотя бы тебе не буду лгать?

Хафиз долго молчал, посохом подталкивая друг к другу мелкие камешки. Шакира хотела еще что-нибудь добавить, чтобы объяснить свое состояние, но он не дал:

– С кем еще ты ведешь подобные беседы?

– Ни с кем. Мне не с кем здесь говорить. Иногда я что-нибудь спрашиваю у Аиши… Это же клетка, ты же сам понимаешь, что…

– Больше ни слова!

Он сел, оперся двумя руками о посох и положил подбородок на руки. Потом подумал и сказал, оглаживая бороду:

– С Аишей говорить можешь. Но много не болтайте!

– А с тобой? Можно я буду с тобой иногда говорить?

– С чего ты решила, что можешь это делать?

– Значит, нет…

– Разве я сказал «нет»? Я спросил, как тебе пришло в голову, что ты можешь со мною беседовать?

Шакира задумалась, а он смотрел на нее выжидающе-внимательно.

– Наверное, от безысходности.

– И только-то?

– Разве этого мало?

– Для женщины – достаточно! – Он усмехнулся и, после паузы, добавил: – Можешь говорить со мной. Иногда.

* * *

– Почему ты не хочешь понравиться нашему господину? – искренне удивлялась Аиша.

– Что же я могу поделать? Он сам не зовет меня! – неискренне сокрушалась Шакира.

– Ну, ты можешь показать, что он нравится тебе, улыбаться приветливо и все такое… Неужели ты не понимаешь?

– А-а. Кажется, понимаю.

– Правда, он очень красив, наш господин? И он может быть таким ласковым! Ты знаешь, когда он…

– Аиша! Пожалуйста!

Та пожала плечами и отошла, зато подскочила неуемная Гюльнара:

– Она ведь еще девушка, разве вам не ясно?! Мы такие стеснительные!

Хотела еще чем-то уколоть, но Сулейма оборвала:

– Гюльнара! Ты надоела! Я пожалуюсь Хафизу, что ты портишь всем настроение!

Шакиру внезапно пронзила мысль, что ее чувствительно задели слова подружки: «понравиться господину». Вроде получается, что она не нравится господину, да к тому же – не умеет это делать? Здесь скрывалась для нее какая-то неприятность, которую она никак не могла разгадать. Дело в нем? Или все же в ней? А главное – не опасно ли, что она ему не нравится? И так далее… Мысли бестолково закружились в голове, как овцы в загоне. А она безуспешно пыталась понять себя…

* * *

Баня во дворце господина была роскошная. Они ходили туда, когда хотели. Но на этот раз ее повел туда Хафиз. Одну. На половину хозяина.

Господин Фархад, закрыв глаза, лежал в мраморной ванне. Душистый пар поднимался от жаровен, и запах дорогих масел плавал в подогретом воздухе. Двое слуг в набедренных повязках без суеты ухаживали за господином. Было ужасно жарко.

Как только Шакира вошла, слуги удалились.

– Подойди. И если хочешь, сними платье: здесь очень тепло.

Она подошла, сделав вид, что про платье не расслышала. На борту ванны, небрежно брошенная, лежала его одежда. Что-то привлекло внимание Шакиры, она пригляделась: кровь. Пятна крови! Несколько месяцев назад такие же пятна крови на его одежде могли появиться той ночью, когда она потеряла родных! Она попятилась, не отрывая взгляда от кровавых пятен, и господин все понял.

– Что ты уставилась? Это моя кровь. Моя! Успокойся, пожалуйста.

Он потянулся к ней – Шакира испуганно сделала шаг назад. Но он просто протягивал ей руку, открытой ладонью вверх, и улыбался – как маленькой. Шакира постепенно успокоилась. Господин терпеливо ждал.

Не то чтобы ей уж очень сильно захотелось коснуться его ладони (необычайно красивой!). Ну, разве что самую малость! Но ведь ослушаться было невозможно! И она протянула свою руку ему навстречу и осторожно провела по его ладони одними пальцами. Он ловко и крепко перехватил ее запястье и притянул к себе. Если бы не борт ванны, Шакира оказалась бы прижатой к его груди. Господин Фархад держал крепко и властно. Шакира почувствовала, что уже взмокла от жары и что начинает кружиться голова.

– Ваш караван кто-то предупредил – все разбежались. Хорошо хоть тебя мне оставили! Ты не находишь?

И расхохотался, но Шакира услышала то, что он хотел сказать: «Я не убивал твоих родных».

– Наш мудрец и философ Хафиз прозвал тебя птичкой. Оттого ли, что ты хорошо поешь? Или есть еще какая-то причина, моя вольнолюбивая Шакира?

– Я не знаю, господин. Надо спросить у Хафиза.

– Позовем его? – Господин явно забавлялся. – Нет, думаю, не надо. Побудем вдвоем. Тебе понравился мой подарок?

– Да, господин.

Он улыбнулся и пророкотал:

– А что чувствует моя маленькая птичка на самом деле?

– Разве чувства какой-то жалкой птички имеют значение для такого достойного господина?

– Смелые речи. Но ты права – не имеют.

Он отпустил ее руку и неторопясь встал из воды. Она даже не успела отвернуться! А он стоял перед ней почти полностью обнаженный, в одной узкой нижней повязке, туго и откровенно облегающей его стан и подчеркивающей его стройность, и невозмутимо просил подать простыню. Кровь жарко бросилась Шакире в лицо – она потупилась, но простыню, трясущимися руками, подала. Он преспокойно завернулся в нее и переступил через борт. Вошли слуги и принялись помогать господину одеваться, а он небрежно махнул ей одними пальцами, будто отгонял мух от лица: