Господин, небрежно облокотившись о перила галереи, с улыбкой наблюдал за купающимися наложницами. Иногда он что-то говорил Хафизу, стоящему со скучающим лицом за его спиной. Тот отвечал либо кивал. Иногда господин приветливо махал рукой то одной, то другой девушке, а Шакире добродушно сделал ясный жест: «Купайся!» Она в ответ с почтением склонила голову, но не тронулась с места.

Господин обратился к Хафизу, что-то сказал ему на ухо – главный евнух исчез с галереи, а через минуту появился в купальне, подошел и сказал несколько слов Гюльнаре. Видимо, передавал ей что-то от господина, так как та обрадовалась. Шакира расслабилась. И совершенно напрасно: Гюльнара и Биби, подкравшись сзади, с хохотом и ликованием ловко опрокинули ее в воду!

Теперь уже хохотали все, даже Хафиз и Аиша! Шакира, мокрая, с распустившимися в воде волосами, в прилипшей к телу прозрачной рубашке, выбралась из бассейна и опрометью кинулась к сухой простыне. Она с негодованием посмотрела на галерею, но господина на ней уже не было. Увидел ли он, что хотел?..

А вечером она получила еще один подарок – золотое колечко с рубином. Оно пришлось по размеру и неожиданно понравилось ей: красивое и изящное, колечко ладно смотрелось на ее безымянном пальце, а красный камешек играл на солнце тонкими гранями, будто искрилось вино в бокале господина.

* * *

…Клубится кальян. Его сладковатый запах плывет по спальне, кружа Шакире голову. Взгляд господина Фархада размягчен, а голос небрежен.

– Подойди ко мне, моя маленькая Шакира. Ты дрожишь? Хафиз нарядил тебя в слишком тонкое платье! Присядь рядом. Вот так.

Изысканная кисть ложится на плечо Шакиры. Плывет и плывет дурманящий запах кальяна. Колеблются тени на стенах и потолке.

– Хочешь попробовать? Я прошу тебя.

Она вдохнула и тут же закашлялась, а он тихо засмеялся, откинувшись на подушки. У Шакиры же что-то произошло с сознанием: лицо господина стало почему-то родным, близким. Она перестала и стесняться, и сердиться на него. Поплыли и пропали стены спальни, послышался плеск воды, и таинственно заперекликались странными голосами птицы… Это сады Аллаха?..

– Я где-то не здесь, – с удивлением призналась она ему.

– Не здесь? – Он смеялся дружелюбно и почти ласково.

– Нет, не здесь… В каком-то другом мире… И ты, господин, совсем другой, и я с тобой – другая…

– Непонятная моя маленькая птичка. Приляг вот сюда, рядом со мной. Это все кальян виноват: для тебя это, возможно, слишком сильная смесь. Ну-ну, что ты мне еще скажешь?

– О, мой господин, в твоих покоях так хорошо пахнет! Мне хорошо!

Она несмело протянула руку и дотронулась до его плеча, щеки. Осторожно, не веря самой себе, коснулась разлета бровей.

– Хотя бы это – «хорошо пахнет», – тихо проговорил господин, – я рад. Мне хотелось доставить тебе удовольствие.

И провел кончиками надушенных пальцев по ее лицу и шее.

– Тебе уже удалось, мой господин. Я давно так хорошо себя не чувствовала!

– Удалось? Уже?! Ты разочаровываешь меня. Я не собирался на этом останавливаться.

Его руки вдруг порывисто скользнули по ее спине, но она мгновенно уперлась в его грудь сжатыми кулаками. Уперлась безотчетным движением, упрямо и твердо!

– Все-таки сопротивляется. Подумать только – она сопротивляется! Мне?!

В его голосе совсем не было ни угрозы, ни раздражения, а только какое-то веселое и азартное изумление. Будто ему даже нравилось это затянувшееся противостояние.

– Попробуй не сопротивляться, птичка, – тебе будет хорошо со мной!

Мигнул и погас один из светильников. Шакира вдруг почувствовала, насколько она устала – и физически, и душевно. Она опустила руки вдоль тела и покорно затихла. Но господину это не понравилось.

– Твоя пассивность оскорбительнее твоего сопротивления! Я не хочу этого!

И он велел ей удалиться.

* * *

Шакира уже совершенно свободно пела перед гостями, непринужденно обходя зал и приветливо улыбаясь каждому, как и положено.

Подходила и к господину Фархаду, исполняя несколько куплетов будто специально для него: она видела, что ему это нравилось. Особенно если это были нежные песни о любви. Хозяину нравились и сами эти песни, и то, что его гости щелкают языком, когда Шакира с чувством склоняется перед своим господином. И она старательно доставляла ему это небольшое удовольствие: чуть позади, но так, чтобы он видел ее боковым зрением, Шакира покорно-нежно склонялась к его уху…

Однажды он взял ее за руку и положил себе на шею так, что было похоже, будто это она сама его обнимает! Шакира попыталась осторожно высвободить руку, но он тут же схватил ее своими железными пальцами так, что она мгновенно поняла: если посмеет еще раз дернуться, он, пожалуй, убьет ее! И скорее всего – прямо здесь, перед гостями. Именно перед гостями: чтобы она не позорила его! Шакира испуганно приблизилась к господину и почти прижалась к нему бедром, показывая, что она не перечит ему! Нет-нет, ни в коем случае! И со страху даже положила и вторую руку ему на грудь, теперь уже открыто показывая, что обнимает его! Полуоборот головы, неспешно-одобрительный кивок – хозяин принял ее «извинение». Шакира попробовала заглянуть ему в лицо – точно ли миновал его гнев? Глаза в глаза, они смотрели друг на друга довольно долго, словно пытаясь понять нечто особенное один в другом. Быть может, это:

«Ты подчинишься мне?!»

«Наверное… Не знаю…»

«Посмотрим, упрямое создание!»

«Посмотрим, мой господин…»

Гости захлопали в ладоши. Оказывается, ее песня только-только закончилась! О, Аллах! А ей показалось, что прошла вечность…

* * *

Настороженность и постоянное ожидание несчастья в душе словно начали таять – постепенно, нерешительно. И Шакира радовалась этому, так как унылая тоска по прошлой жизни грозила со временем разрушить ее душу. Или разум. Новые обстоятельства жизни необходимо было принять как неотвратимость, как судьбу. И она приняла. И привыкла…

Что же еще? А еще – огонь в глазах хозяина.

Этот огонь и манил, и пугал, а поведение господина Фархада обескураживало: она сопротивлялась – он не сердился, она обреченно и покорно подчинялась – он недовольно отталкивал. Постепенно Шакире стало казаться, что она начинает понимать его: похоже (неужели это так?!), он хочет не подчинять, не ломать ее, а вызвать к себе ее чувства! Но не наскучит ли ему это раньше, чем он добьется желаемого? Ведь для него это было, наверное, как игра или охота. А вот для нее…

* * *

Часто хозяин оставлял ее просто играть на лютне. Играть, скромно сидя в уголке, пока сам неспешно вел беседы с гостями. И всегда – допоздна, пока все гости не разойдутся.

Однажды единственным гостем оказался назойливый господин средних лет с непрерывно двигающимися суетливыми руками и беспокойным, будто скрывающим фальшь, взглядом. Господин Фархад беседовал с гостем долго, и она поневоле прислушивалась. То, что доносилось до ее слуха, ей очень не нравилось: «Сменить… Только ты, уважаемый Фархад… Вопрос решимости… Доверие… Оружие…»