– Не факт, – задумчиво говорит Стефан. – То есть, может быть, действительно взвою, а может и нет. Пока не попробуешь, не узнаешь. Но мне это, скажем так, трудное счастье вряд ли в ближайшее время грозит. Тебя сейчас даже просто застать в одиночестве – большая удача. Но я молодец, улучил-таки момент. Пошли, что ли, выпьем на радостях, раз все так прекрасно сложилось.

– Пива? – обреченно спрашиваю я.

– Обойдешься, самому мало. Будешь сидр?

– Буду, если холодный. А если теплый… ладно, все равно буду. Но с укоризненным выражением лица.

– Договорились, – кивает Стефан. – Понятия не имею, каково текущее состояние обреченного на тебя сидра, но на укоризненное лицо в твоем исполнении я бы посмотрел.

Мы идем по городу, и это, надо сказать, отдельное удовольствие – просто гулять со Стефаном, обычным образом, как будто мы – самые настоящие люди, два городских бездельника, у которых всего-то забот найти подходящую пивную и наклюкаться там прежде, чем закончатся карманные деньги, или у кого-то зазвонит телефон. Город в присутствии Стефана ведет себя гораздо более прилично, чем наедине со мной: небо не изменяет цвет с голубого на невозможный, в стеклах витрин отражается только то, что положено, дома не отращивают новые крыши и башни, на горизонте не возникает лишних холмов, улицы не меняются местами, трещины на стенах не складываются в заклинания, тени прохожих не отращивают крылья, щупальца и рога, кондитерские не превращаются в антикварные магазины, где продаются волшебные талисманы, отлично помогающие от размеренного течения невыносимой жизни и больше ни от чего. Но при этом тротуары и стены, деревья и камни, птицы и автомобили, киоски и лица прохожих – то есть вообще все вокруг начинает сиять таким восхитительным светом, невидимым, но явственно ощутимым, что хочется плакать, как некоторые люди плачут в музеях, причем примерно по той же причине: хороший шаман, как хороший художник, одухотворяет все, на что упадет его взгляд. А Стефан, как ни крути, не просто очень хороший, а великий шаман.

Однако удовольствие удовольствием, но я слежу за дорогой и постепенно начинаю понимать, куда мы идем. Это не то чтобы портит прогулку, но, скажем так, добавляет неоднозначных ощущений. В этом городе есть всего одно место, насчет которого я до сих пор не уверен, нравится ли мне там бывать.

– Извини, – говорит Стефан; вряд ли он прочитал мои мысли, выражения лица совершено достаточно. – Я и сам не великий любитель домашних посиделок. Просто такой интересный нам предстоит разговор, что другие места не особо подходят. Ну и потом, у меня, сам знаешь, довольно прохладно. Сегодня это огромный плюс.

С этими словами он спускается по ступенькам, ведущим с улицы Даукшос к двухэтажному дому, осторожно открывает повисшую на одной петле деревянную калитку, и мы заходим во двор.

Дом, в котором живет Стефан, – это отдельная песня. Ну, то есть как он живет, такой у него и дом. В отличие от моего, который, конечно, уже несколько раз менял свое местоположение и научился везде прикидываться своим, словно всегда здесь стоял, но во всех остальных отношениях остается вполне обыкновенным жильем, дом Стефана занимает постоянное место не только в пространстве, но и во времени. Там всегда двадцать первое сентября две тысячи шестого года, точнее, Стефан живет там только в этот день; во все остальные дни это самый обычный старый дом. Я не то чтобы специально за ним слежу, но довольно часто прохожу мимо, просто из любопытства и вижу, как меняются занавески на окнах и цветочные горшки, во дворе то появляются, то исчезают дети, коты и собаки, на огородных грядках розовые кусты вытесняют капусту, а на смену розам приходят декоративные кабачки, одни жильцы уезжают, уступая место другим, маленькое кафе на первом этаже с удивительным режимом работы с десяти до семнадцати ноль-ноль то предлагает немногочисленным завсегдатаям дешевые обеды и пиво с бесплатной закуской, то сдается в аренду для проведения свадеб и других торжеств, то вовсе закрывается на неопределенное время, а весной этого года его начали ремонтировать; строители рассказали, что к осени там откроется цветочный магазин.

Но вот прямо сейчас, пока мы со Стефаном идем через двор, засаженный отцветающими мальвами и подсолнухами, то есть в сентябре две тысячи шестого года, кафе просто закрыто, хотя, судя по положению солнца, полдень минул совсем недавно, да и день самый обычный – четверг, не выходной.

Стефан как-то признался, что выбрал именно двадцать первое сентября две тысячи шестого года не просто так, наобум, а потому что очень уж удачно сложились обстоятельства: квартиранты из мансарды уехали, новые пока не нашлись, хозяйка кафе заболела, а муж был занят срочной работой, не смог ее подменить. Поэтому дом весь день пустовал и был в его полном распоряжении, а Стефан своего не упустит. Для него, если очень захочет, любое мгновение может застыть навсегда, а уж целый длинный сентябрьский день растянуть на долгие годы – вообще не вопрос. Это очень удобно: во-первых, не надо платить за жилье; во-вторых, именно в этот день Стефан предусмотрительно взял выходной, и теперь у него всегда есть возможность отлично выспаться дома; в-третьих, у него во дворе всегда отличная погода – умеренно теплый, почти безветренный, прозрачный, сухой и пасмурный сентябрьский день. Ну и самое главное – этот монструозный, до безобразия растянутый день двадцать первого сентября две тысячи шестого года в двухэтажном доме на улице Даукшос сам по себе до такой степени невозможен, что если вдруг что-то пойдет не так, отменить его к чертям собачим – весь, целиком, вместе со всеми нежелательными событиями – будет проще простого. Стефану, конечно, лень искать новую квартиру и переезжать, но в качестве крайней меры он на это вполне готов.

Поэтому самые непростые разговоры Стефан предпочитает вести дома, чтобы не рисковать ни делами, ни дружбой. Я имею в виду, если вдруг мы сейчас разругаемся – не как всегда, а по-настоящему – я об этом даже не вспомню. О чем вспоминать, если не было ничего, никогда?

Само по себе это неплохо, но не отменяет того факта, что в доме Стефана я чувствую себя довольно неуверенно. Потому что, во-первых, действительно не уверен: происходит ли с нами то, что сейчас происходит или на самом деле оно вообще никогда не произойдет. А во-вторых, просто прикидываю – это что же такое должно было случиться, чтобы Стефан меня сюда разговаривать потащил? Вроде ничего ужасного я в последнее время не вытворял, да и в предпоследнее время тоже ничего такого, из-за чего мы могли бы всерьез поругаться. Мы вообще до сих пор по-настоящему не ссорились, только прикидывались для смеху… впрочем, вполне возможно, еще как ссорились, может даже пару раз сгоряча поубивали друг друга на хрен, не договорившись по какому-нибудь принципиальному вопросу, просто Стефан это потом отменил?

Вот поэтому я и не люблю бывать дома у Стефана, хотя на самом деле мне тут очень нравится. Все-таки в две тысячи шестом году в нашем городе был идеальный, совершенный, нечеловечески прекрасный сентябрь. И в саду, отгороженном от всего остального мира стеной тумана и зарослями дикого винограда, стояли два чертовски удобных старых кресла, красное и зеленое, под цвет виноградной листвы, и ветхий журнальный стол, а на столе – слоеный пирог с луком-пореем и сыром, за который, как говорят в таких случаях, душу бы продал. Я бы, кстати, может и продал, просто это технически невозможно: у меня уже давно не осталось ничего, кроме нее.