Парадоксально это конечно же выглядит, если брать на рассмотрение только этот кусок, касающийся только его и меня, но именно так и рассматривает закон вычленяя частности, и именно так подходят в большинстве своём в разбору своих отношений, к кому или чему либо, люди.

Но это вопросы скорее для небесной канцелярии — этого дня и подождём.

Господин Мавроди любил пообщаться на тему взаимосвязи математики и искусства, хотя был молчалив и насторожен, что неудивительно — каждый, имеющий статью 209 или 105, раз-два в неделю подходил к нему с вопросом-предложением: «Пантелеич, давай делиться кубышкой», — на что Пантелеич обычно отвечал предложением вкусить от части его морепродуктовой диеты, котлеток или кефирчика и, уходя от разговора, начинал делать свои ежедневные 2000 повторений в упражнений на пресс, чем временно удовлетворял любого, хотя, в принципе, доступность к его диете была всегда открыта.

Была ещё масса интересных собеседников, из которых наиболее запомнились несколько человек. К примеру, Суринов Татевоз Романович с неиссякаемыми причинами для оптимизма и такими же рассказами, всегда с положительными эмоциями, хотя и страдал здесь, как говориться, безвинно, из-за заступничества за своего друга. Василий Бойко, который во многом просветил меня в области духовной, не столько беседами, сколько своим личным примером. Были и ещё многие, многие и многие представители разных кланов, уровней жизни, направлений бизнеса и так далее, среди которых встречались и люди которые, как мне казалось, либо не должны были занимать своего места, будучи на свободе, вообще, явно проиграв в выборе профессии, либо выиграли, явно не заслуживая своей позиции в иерархии гражданского общества и финансового состояния.

И совсем уже меня, вроде бы бывалого тюремного сидельца, поразил ещё более бывалый представитель элиты преступного мира Игорь Глазнев, человек незаурядный и на многое открывший мне глаза не только в происходящем на свободе, но и на то, что и как должно быть в местах заключения. Интересно было его наблюдать- равное отношение к каждому и терпеливое выслушивание, а после — объяснение положений и расстановки в тюремном мире. Не ханжа и не лицемер, он имел чёткое понимание своей нелёгкой судьбы и судьбы тех, кто будет шествовать тем же курсом. И я был очевидцем, как неся собственный тяжелейший крест, он старался облегчить его другим, при всём притом имея лёгкую и осторожную поступь тяжёлого, но грациозного хищника.

Вообще, для меня было не особенно важно, с кем сидеть, хотя это и один из важных факторов, первое же место по важности занимала возможность загрузить свой интеллект. А в закрытом помещении, где все развлечения для разума начинаются чтением и им же заканчиваются, выбор невелик.

Кроссворды скучны и быстро надоедают, поэтому проще было наблюдать, лишь изредка в этом участвуя.

Иностранные языки — отдельная тема, но здесь важна прикладная часть и сам носитель его, которых не было видно на горизонте, а зная свою память — забуду через пару-тройку лет.

Другое дело — лагерь.

* * *

Гилберт Кийт Честертнон

Пробыв всего несколько месяцев за решёткой, я начал понимать, о чём пишут отцы церкви, подразумевая в приходящих, как разрозненные мысли и, вроде бы, ничего не значащих, страшных врагов разума и спокойствия, если с ними не бороться в самом зачаточном состоянии. Какое-нибудь невинное воспоминание о тяге жены к коротким юбкам обязательно приведёт к калечащему подозрению в измене, и я вас уверяю, подтверждение этому тут же найдется в каких-нибудь невинных двух-трёх строчках письма или нескольких словах во время часового свидания.

Интересно, что стоит только закрасться этому предположению, и рассудительность, дай ей волю, добивает тебя и, мало того, непонятным образом, кажется, материализуется, что совсем не удивительно. Ведь проходит какое-то время, не такое большое, и в тени упавших в обществе нравов, человек начинает заботиться прежде всего о себе, что и проявляется в интонациях. Женщине приходится многие вопросы решать самой, как и делать многое из того, что ранее входило в обязанности мужа, это тоже налагает свой отпечаток некоторой независимости, и, скорее всего, выльется в смену понятий с «мы» на «я», что коробит слух, хотя, в принципе, логично.

Не хочу говорить обо всех, но своя рубашка ближе к телу, исключение составляют только родители и близкие родственники. Редкая жена способна пожертвовать собой и своей появившейся свободой. Даже полностью обеспеченные перестают ощущать благодарность и ослабляют связи, продолжая лишь поддерживать посылками и передачами, да постепенно редеющими письмами, чем нехотя помогают следствию добивать, и без того из последних сил отбивающегося, бывшего возлюбленного.

Мне довелось быть несколько месяцев с одним подследственным, обвиняемым, как и я, по особо тяжким статьям. Ему грозил тяжёлый срок, и 15 лет стали бы подарком судьбы. Он производил неплохое впечатление, хорошо держался и был удобен как сокамерник. Беседы по темам, интересным нам обоим, знакомые друг с другом опера, контролирующие дело, продукты, покупаемые жёнами в одних магазинах, и ещё многое, объединяющее нас, сделало близкими и радушными соседями. Частота допросов была почти одинаковой, и надвигающиеся суды должны были начаться в одном месте и в одно время.

Он очень гордился своей супругой, но фотографию показывал не всем, зато сам любовался часто, сияние эмоций на его лице передавало всю гамму переживаемых в разлуке чувств, письма, отправляемые ежедневно, не всегда имели ответ, но это казалось нормальным и понятным из-за разной занятости адресатов.

И надо же было появиться в камере человеку, возможно, неслучайно, хотя я даже уверен, что он сам об этом не подозревал. Глеб также, как и мы, находился под контролем МУРа, правда, обвинялся в мошенничестве, и за решёткой должен был провести не столь много времени. Безобидный, добродушный, болтливый тридцатилетний юноша иудейских кровей, в очках, угловатый, он совсем не нарушал создавшейся приятной атмосферы, скорее, наоборот — вносил в неё какую-то лёгкость и бесшабашность. Очень похожий на мальчика из мультфильма «Остров сокровищ».

Как-то, вернувшись с очередного допроса, в своей ненавязчивой, изливающейся манере, он случайно обронил фразу о разговоре при нём милиционеров о якобы завязавшемся романе у жены нашего третьего сокамерника с одним из них. С тех пор Алексей начал если не чахнуть, то понемногу терять интерес к жизни. Было заметно: всё, что он делал — от занятий спортом, книг, приготовления пищи до стирки, — даётся ему троекратно тяжелее, чем до этой злополучной фразы.

Уже через месяц на прогулке Глеб рассказал, что имел один на один объяснительный разговор с Лёхой, во время которого тот допытывался о каждой мелочи этой фразы. Чувствуя себя виновником произошедшего, парень не находил себе места, и от лёгкости атмосферы осталась только оболочка, уже начинающая рваться при небольших шероховатостях, на которые раньше и внимания не обращали.