Я не выдержал, и после возвращения с очередного допроса чуть ли не в одно время с Алексеем, пока не вернулся Глеб, завёл разговор на наболевшую тему. Он долго молчал, казалось, отстранённо думая о своём. Я же, как попугай, прокручивал одну и ту же мысль, но на разные лады, в надежде пробить брешь в замкнутости, и лишь когда сказал, что и у меня тоже, кажется, не всё в порядке, начиная приводить примеры в подозрительности, изобретая их на ходу, услышал: «И у меня так же, вроде бы ничего, а душа всё чувствует какую-то недосказанность. Надоело, завтра буду сознаваться во всём, что на меня навалят!» — попробуйте в таком состоянии переубедить человека, а помощи ему, кроме как от сокамерника, ждать не откуда.

Глеб, тем временем, пронырливо всё разузнал, и оказалось, что действительно, то ли от безысходности и горя, то ли, возможно, увидев человеческое сострадание, девушка пошла на контакт, а будучи привлекательной…

Конечно, Алексею было тяжело, но никто из нас не может знать свою дорогу заранее, никто не знает, как повёл бы он себя, окажись на её месте. Какие бы ошибки были совершены, сколько бы их случилось, как бы они могли отразиться на жизни, которая и так, на сегодняшний день, потерпела крушение. Разумеется, Алексею мы говорить ничего не стали и озвучили версию, обратную настоящей, приложив все силы, чтобы убедить его ещё раз задуматься о своём поведении на допросах.

Не знаю, что на него повлияло — то ли мой возраст, то ли грозящее ему более суровое наказание, то ли пришедший и растрогавший своим раскаянием за эту фразу Глеб. В общем, признание он отложил — тем более, как оказалось, в преступлении, которое и не совершал. По себе знаю: в подобных случаях либо ты переборешь ситуацию, либо она тебя, и, раз и навсегда, приобретя опыт, сможешь укрепить дух и уже никогда не сдашься, либо… Но стоит ли после этого говорить о себе, как о мужчине?

Когда-нибудь всё тайное станет явным, но важно не то, что мы знаем, а как отреагируем. Перетерпев, пережив в мольбах и стенаниях, взглянув в глаза виновнику тяжелых минут, часов, дней, а может и лет, простить, понимая, что забыть это невозможно, но всё же пытаясь принять эту данность с благодарностью, полагаясь на Провидение.

А Алексею передачи по-прежнему поступали, письма приходили, — может, и редко, и может, писалось в них уже не о чувствах жены к мужу, а о дочери и всякой всячине, но происшедший перелом заставил принимать и это с радостью.

Жизнь вошла в своё русло, и единственно верное правило: проводить время, отведённое здесь судьбой, с пользой, а не впустую, — делало существование осмысленным и даже интересным.

Скоро мы расстались, и всё, что я знаю о нём и его отношениях с женой — они продолжались, и он изо всех сил старался принимать их такими, какими их выстраивала эта женщина, приезжая иногда на свидания в лагерь, правда, без дочки, поддерживая с ним переписку и не отказывая н помощи, хоть и на его же когда-то заработанные деньги. Для людей с большими сроками — это хороший вариант, хотя и хочется сидельцу большего, и щемит душа, и воет гордыня, но… «что позволено Марсу, не позволено быку».

* * *

Ямамото Цунэтомо «Хакагуре» (Сокрытое в листве)

Поступки, исходящие из желаний нашего эго, не всегда соответствуют желаниям наших родных и близких. Не всегда мы понимаем их, как они нас, и, тем более, хотим понять. Мало кому нравится жертвовать своими силами, временем и, более всего, удовольствием.

Теперь представьте себе человека, оказавшегося на необитаемом острове. Он, как и вы, меняется под воздействием факторов, влияющих на его жизнедеятельность, а более всего — от тех из них, от которых зависит его безопасность.

И если у него они совершенно отличаются от прежних, то на вас продолжают действовать те же что были ранее, к которым вам не нужно адаптироваться и которые, как вы полагаете, действуют и на него же, хотя, конечно, и это подвержено переменам, и немалым. Лишившись близкого человека, вы вынуждены теперь заботиться о нём, даже о том, чем он раньше сам себя обеспечивал, потому что теперь это беспомощный и бесправный ребёнок, отгороженный кучей барьеров и условностей от общества и цивилизации, да ещё с бампером в виде устаревших законов, отгораживающих не столько опасных для общества людей от него, что естественно, сколько общество от последнего, хотя, это самое общество, в виде родных и близких по-прежнему желает с ним общаться.

Каждый день нахождения по разные стороны решётки отдаляет нас, и если наши отношения остаются на уровне дня расставания, то у свободных людей они претерпевают изменения. Конечно, в этом виноваты больше всех мы сами, попавшие под тяжелую пяту закона, ибо именно наши действия привели к такому плачевному фиаско, и уж точно не нам осуждать других, уже не понимающих нас, но быть благодарными за их заботу.

Всё же замечу: лишённому свободы проще понять своих близких, хотя бы, потому что, он там был и имеет полное представление о том, что испытывает человек вне колючей проволоки, в то время, как самого его, находящегося здесь, никогда там не бывавший никогда и не поймёт, так как даже не представляет ни личную систему безопасности, ни субкультуру, ни изменение желаний, ни микроскопичных, по меркам свободы, но грандиозных здесь приводимых в жизнь планов. Да и, вообще, всей важности и ценности всего, о чём можно только подумать и на что можно бросить взгляд. И не только в собственности, которой здесь нет, но и общения, и испытаний, через которые приходится проходить, где любое изменение в окружающей среде наносит ущерб собственному, оберегаемому и с трудом созданному мирку.

Это невозможно представить, существуя в обычных условиях, и тем более — понять ценность всего названного.

Хотя я знаю точно, это возможно для людей, связанных духовными узами. Так, любящая мать испытывает подобное тому, что переживает её чадо. Мы же, мужчины, в большинстве своём, лишены такого чувства, как, впрочем, и чувствительности своей интуиции. Прежде всего мы заняты доказательством самим себе своей состоятельности, и меньше — заботой о ближних, ограждаясь какими-то условностями и правилами.

Я многое вспомнил и осознал по-настоящему, осознавая же, переживал и свою неправоту, и невнимательность, и даже отчуждённость. Особенно удивляла меня моя эгоистичность, которая приводила к конфликтам на пустом месте. Тогда эти причины казались весомыми, но сегодня, сожалея о потерянных времени, силах, чувствах, да даже просто хорошем настроении, я досадовал на свою несдержанность и себялюбие. Это не значит, будто я изменился в одночасье, но я понял, что это необходимо. И еще очень чётко мне представилась вся сложность преображения: чтобы сделать хотя бы шаг в этом направлении, необходимо будет приложить огромное количество сил, тем более что шагать придётся, не рассчитывая на ответное движение. Но верить надо в то, что изменяя себя, изменяешь и мир вокруг.

Раз за разом, при смене состава камеры, я наблюдал примерно одинаковую картину, только писаную разными красками. Одни и те же чувства и переживания были либо скрыты глубоко в себе, не требуя соучастия в этом окружающих, либо находились на поверхности, что привлекало не только сострадание, но и могло вызвать недовольство. Картина действительно одна, но люди разные, со своими печалями, бедами и преступлениями, правда, были и такие, которые попали просто так, не «за своё»: по ошибке, по «заказу», из-за прошлого или из-за своего бизнеса, чтобы лишиться его раз и навсегда. Одни быстро втягивались в тюремную «романтику», совсем не сопротивляясь ей, и быстро превращались в ЗКА (хотя эта аббревиатура стала больше нарицательным символом времени грандиозного строительства каналов и ГЭС, расшифровываясь как «заключенный канало-армеец»), другие прилагали все усилия, держались подследственными, становясь, как правило, осуждёнными, но не желая принимать новые нормы поведения как новую присягу-таких встречались единицы, они постоянно находились и будут находиться, не столько в борьбе с окружающим миром, сколько с самими собой, защищая или вновь образуя свой внутренний мир.