Но никто не жаловался, потому что у вельранцев дела наверняка обстояли еще хуже. Разумеется, никому и в голову не пришло пересчитывать полученные вельранцами удары, но счастье, если среди растерзанных противников не оказалось кого-нибудь, кому пришлось лечь в постель с сотрясением мозга, серьезными вывихами, растяжениями или высокой температурой.

Вечером Бакайе вернулся домой на своей телеге с тюком соломы – слегка захмелевший, с торжествующим видом – и даже позволил себе зло посмеяться над товарищами, случайно присутствовавшими, когда он слезал на землю.

– Хорош гусь, вернулся с ярмарки! Можно подумать, он выходит из экипажа, а кляча его – рысак чистых кровей!

Но тот с видом удовлетворенной мстительности и глубокого презрения продолжал ухмыляться, глядя на них.

Впрочем, многое было непонятно.

Назавтра, из-за количества выведенных из строя, невозможно было даже подумать о том, чтобы сражаться. Впрочем, и вельранцы не смогли бы прийти! Поэтому все отдыхали, приводили себя в порядок; радуясь находкам, делали себе простые или сложные примочки из трав, стащенных из старых материнских коробок с лекарствами. Крикун, например, промывал себе глаз ромашкой, а Тентен сделал на руку компресс из пырея. Кстати, он божился, что это ему отлично помогает. В медицине, как и в религии, спасает вера.

А еще, чтобы немного отвлечься от вчерашних жестоких утех, они сыграли несколько партий в шары.

В субботу, как и в пятницу, им не надо было идти к Большому Кустарнику. Однако томимые скукой Курносый, Лебрак, Тентен и Крикун решили не то чтобы поискать ссоры или произвести рекогносцировку, но просто прогуляться к хижине, их дорогой хижине, где хранилась казна и где было так спокойно и так хорошо веселиться.

Они ни с кем не поделились своими планами, даже с братьями Жибюсами и Гамбеттом. В четыре часа разошлись по домам, но уже спустя мгновение встретились на дороге в Донзе, чтобы пробраться к своей крепости через лес Тёре.

По дороге они обсуждали великую битву четверга. Тентен с рукой на перевязи и Крикун с повязкой на глазу, как самые пострадавшие, с удовольствием смаковали воспоминания о пинках и палочных ударах, розданных до того, как один из них получил от Тугеля кулаком в глаз, а другой – палкой Писфруа-Зануды по лучевой… нет, по локтевой кости.

– Когда я всадил каблук ему в брюхо, он только ухнул, как бык на бойне, – рассказывал Тентен о своем главном враге Татти. – Я даже испугался, что он больше не сможет дышать. Будет знать, как стаскивать с меня брюки!

Крикун вспоминал сломанные зубы и кровавые плевки Тугеля, получившего от него головой в челюсть. И эти детали помогали им забыть о дающих сейчас о себе знать, но незначительных страданиях.

Они уже были в лесосеке, на старой дороге, из года в год сужающейся из-за заполоняющей ее новой поросли, так что им приходилось пригибаться и наклонять голову, чтобы избежать хлесткого удара голой ветки по лицу.

Над ними с карканьем летали вороны, возвращавшиеся в лес по зову старшего.

– Говорят, эти птицы приносят беду, вроде как поющие по ночам совы предвещают смерть кого-то из родни. Как ты думаешь, Лебрак, это правда? – спросил Курносый.

– Да ну, – отмахнулся генерал, – старушечьи сплетни. Если бы каждый раз, когда мы видим каркушу, происходило несчастье, мы бы уже не могли жить на земле. Отец говорит, что этих ворон стоит опасаться меньше, чем тех, у кого нет крыльев. Каждый раз, когда их видишь, чтобы отвести беду, надо прикасаться к подкове.

– А правда, что они живут сто лет? Хотел бы я быть как они: и мир повидать, и в школу не ходить, – позавидовал Тентен.

– Старик, – подхватил Крикун, – чтобы узнать, как долго они живут, надо туда залезть и пометить одного птенчика в гнезде. Правда, когда мы рождаемся, под рукой не всегда есть ворон, к тому же, понимаешь, мало кто об этом думает, тем более что немногие доживают до такого возраста.

– Перестаньте о них говорить, – попросил Курносый. – А я всё равно верю, что они приносят несчастье.

– Не стоит быть суеверистым, Курносый. Древние люди – еще куда ни шло, но мы-то цивилизованные, и потом, наука…

И они продолжили путь. Крикуну пришлось резко прервать начатую фразу и воспевание современности, чтобы избежать внезапной ласки низко растущей ветки, едва не хлестнувшей его по лицу после прохода Лебрака.

Выйдя из лесу, они свернули вправо, к карьерам.

– Остальные нас не видели, – заметил Лебрак.

– Никто не знает, что мы здесь. И до чего же хорошо скрыта наша хижина!

Тут они заговорили все хором. Это была неисчерпаемая тема.

– Эй, а ведь это я нашел! – припомнил им Крикун, торжествующе улыбаясь во весь рот, несмотря на подбитый и заплывший глаз.

– Заходим, – прервал Лебрак.

Крик изумления и ужаса вырвался одновременно из четырех глоток, страшный, душераздирающий крик, в котором смешались тревога, страх и ярость.

Хижина была разорена, разграблена, разгромлена, уничтожена.

Здесь кто-то был, конечно, враги. Разумеется, вельранцы! Казна исчезла, оружие было сломано или похищено, стол вырван из земли, очаг снесен, скамьи перевернуты, мох и листья сожжены, картинки разорваны, зеркало разбито, лейка помята и продырявлена, крыша проломлена. А метла – крайнее оскорбление, – украденная из школьного чулана старая метла, еще более лысая и грязная, чем обычно, издевательски воткнута в землю как живой свидетель разгрома и насмешки воров.

Каждое свидетельство разора вызывало новые крики ярости, и вопли, и проклятья, и клятвы отомстить.

Кастрюли были расплющены, а картошка… испачкана.

– Если бы мы пришли хотя бы вчера! – сокрушался Лебрак. – А ведь я об этом думал! Ведь не могли же они все сюда прийти, у них полно раненых, я точно знаю. Мы им устроили, им досталось еще больше, чем нам. Если бы мы их тут застали! Черт, черт, черт! Я бы их всех передушил!

– Свиньи! Сволочи! Грабители!

– А всё-таки, знаете, подло они поступили, – рассудил Курносый.

– А мы-то хороши, что нас так отделали!

– Мы тоже должны обнаружить их хижину, – продолжал Лебрак, – и ничего больше, черт побери, вот и все!

– Так, но когда? После четырех они придут караулить на свою опушку. Мы можем искать только во время уроков, но тогда придется прогулять не меньше целой недели, потому что и рассчитывать нечего, что мы в первое же утро наткнемся на нее. Кто осмелится на такое, чтобы заработать жуткую порку от отца и схлопотать месяц отсидки после уроков от учителя?

– Только Гамбетт!

– Но как эти гады всё-таки смогли ее обнаружить? Так хорошо скрытую хижину, про которую никто не знал и никто не видел, как мы в нее шли!

– Это невозможно! Им кто-то сказал!

– Думаешь? Но кто? Только мы знали, где она! Значит, среди нас предатель?