– Как они ему это позволили и не схватили его снова? – возразил Крикун, который чуял что-то неладное. – Подозрительно. Все же мы научили их, как действовать.

Лебрак скрипнул зубами, нахмурился и принялся шевелить волосами, что у него являлось признаком гневной озадаченности.

– Да, – ответил он Крикуну. – В этом точно есть какая-то закавыка.

Тентен приближался. Он всхлипывал, икал, сглатывал слюну. Из носа текло от невероятных усилий, которые требовались ему, чтобы сдержать слезы. Он совсем не выглядел шутником, который только что обвел своих врагов вокруг пальца.

Он шел так быстро, как позволяли ему расшнурованные башмаки. Его с сочувствием обступили.

– Они тебя били? Кто именно? Скажи, черт побери, чтобы мы тоже их заловили. Наверняка этот вонючий Миг-Луна, он такой же трусливый, как и злой.

– Мои брюки! Мои брюки! Ой, мои брюки! – простонал Тентен, больше не сдерживая слез и всхлипываний.

– А? Что? Да ладно, зашьем мы твои штаны! Что за беда! Гамбетт побежал за твоей сестрой, а Було готовит нитки.

– Ой-ой-ой! Мои брюки! Мои брюки!

– Да покажи наконец свои брюки!

– Да нет их у меня! Эти воры стащили мои брюки!

– ?..

– Да. Ацтек сказал так: «А, так это ты в прошлый раз стащил мои брюки? Так вот, сволочь, пришла пора за это поплатиться; баш на баш; ты вместе со своими дружками-трупоедами заполучил мои, а я конфиксую эти. Будут вместо флага». И они их отобрали, а потом обкорнали все пуговицы, а потом все дали мне ногой под зад. Как я теперь домой вернусь?

– Вот черт! Тьфу! Что за гнусная история! – воскликнул Лебрак.

– А дома у тебя другие портки есть? – спросил Курносый. – Надо отправить кого-нибудь, чтобы опередил Гамбетта и сказал Мари, чтобы принесла другие.

– Да, но предки сразу увидят, что это не те, которые были утром. Я как раз надел чистые, и мать сказала, что если я их испачкаю, то вечером узнаю, почем фунт изюма.

Курносый сделал широкое неопределенное движение рукой, изображающее отцовскую взбучку и материнские причитания.

– А честь?! Черт возьми! – взревел Лебрак. – Неужто вы хотите, чтобы говорили, будто лонжевернцы позволили стащить брюки Тентена, так же как портки этого поганца Ацтека-с-Брода? Да, вы этого хотите? Ну нет! Нет, черт побери! Никогда! Или мы всего лишь банда пентюхов, которые только и годятся, чтобы прислуживать во время мессы и укладывать дрова за печкой?

Все вопросительно уставились на Лебрака. Он продолжал:

– Надо отобрать брюки Тентена. Любой ценой. Это дело чести, или я больше не хочу быть командиром и сражаться!

– Но как?

Голоногий Тентен содрогался от слез в кружке своих друзей.

– Значит, так, – снова заговорил собравшийся с мыслями и составивший план Лебрак, – Тентен отправляется в хижину к Було, ждать Мари. В это время мы все тройным галопом с палками и мечами мчимся по полям вдоль лесосеки и поджидаем вельранцев в их же окопе.

– А молитва? – спросил кто-то.

– Плевать на молитву! – резко ответил командир. – Вельранцы наверняка пойдут в свою хижину, у них ведь она тоже есть, точно есть. Мы за это время как раз успеем прийти и спрячемся в отходах новой вырубки. У них уже не будет при себе палок, они ничего не заподозрят. Тут по моей команде мы внезапно нападем на них и отберем брюки. Лупите как следует палками, а если окажут сопротивление, расквасьте им морды! Договорились? Вперед!

– А что, если они спрятали брюки в своей хижине?

– Посмотрим. Сейчас не время размышлять. А главное, нам надо спасать свою честь!

И, поскольку на вражеской опушке не было больше никакого движения, все боеспособные воины Лонжеверна, проворные, словно зайцы, ощетинившиеся и разъяренные, словно кабаны, вслед за своим генералом ураганом промчались по склону насыпи вдоль берега Соты, перепрыгивая через заграждения и кустарники, продираясь сквозь изгороди, пересекая канавы.

Они всё так же в молчании пробежали вдоль загородки, окружающей лес, как можно теснее прижимаясь к ней, и добрались до окопа, разделяющего вырубки обеих деревень. Гуськом пройдя по нему вверх, они быстро и бесшумно по сигналу командира, пропустившего их вперед и оставшегося в хвосте, небольшими группами или по одному спрятались в густом кустарнике, росшем среди молодых деревьев вельранской вырубки.

И очень вовремя.

Из глубины зарослей доносились крики, смех и звуки шагов; еще немного, и они стали различать голоса.

– Эй, – протяжно проговорил Татти, – здорово я его схватил, а? Он ничего не мог сделать. Что он теперь будет делать со своими брюками, которых у него нет?

– Теперь он сможет кувыркнуться, не уронив ничего из карманов.

– Прикрепим их к шесту, годится? Шест у тебя готов, Тугель?

– Погоди немного, я полирую сучки, чтобы не ободрать руки. Во! Готово!

– Повесь их ногами вверх!

– Пойдем один за другим, – приказал Ацтек, – и будем петь наш гимн. Если они услышат, вот разозлятся-то!

И Ацтек затянул песню.

Спрятавшись в кустарнике чуть ниже срединного окопа, Лебрак и Курносый, хотя и не видели представления, не пропустили ни одного слова песни.

Их солдаты, крепко вцепившись в дубины, оставались немы, словно ветки валежника, на которых они примостились. Генерал смотрел и слушал, стиснув зубы. Когда голоса вельранцев подхватили за командиром слова песни, он процедил:

– Погодите же у меня, черт побери! Я вам устрою песню!

Тем временем торжествующее войско приближалось. Впереди шествовал Тугель с брюками Тентена на палке вместо знамени.

Когда почти все они оказались в окопе и принялись в ритме своей песни спускаться по нему, Лебрак издал страшный крик, напоминающий рев быка, которого режут. Он распрямился, словно крепко сжатая пружина, и выскочил из-за своего куста. А все лонжевернские солдаты, поднятые его порывом, подхваченные его криком, «выстрелились», словно из катапульты, и набросились на безоружную толпу вельранцев.

И началось! Живая глыба лонжевернцев со свистящими дубинами с ревом принялась молотить ошарашенный строй вельранцев. Все были свалены одновременно и осыпаны жестокими палочными ударами. А командир, пинающий каблуками испуганного Тугеля, страшно чертыхаясь, выхватил у него из рук брюки своего друга Тентена.

Овладев отвоеванным с честью предметом одежды, он незамедлительно скомандовал отступление, и оно поспешно было проведено по тому же срединному окопу, который только что покинули противники.

И покуда те, жалкие и снова поверженные, поднимались, умолкнувшая было лесосека огласилась криками, смехом, улюлюканьем и резкими оскорблениями Лебрака и его армии, галопом возвращавшихся в свой лагерь с отвоеванными брюками.