Между мною и З* с самого момента моего появления на брегах Невы установились добрые отношения, как между опытной путеводительницей по бурному светскому и житейскому морю (ею) – и юной провинциалкой, пытливой и взыскующей истины (мною).

И вот во время нашего прошлого тет-а-тет у нее в будуаре я открылась ей во всем (не назвав, правда, имени моего любовника). Я горячо вопросила ее:

– Почему я вновь влюблена в неподходящего для меня мужчину? Смогу ли я оставить его? Смогу ли вернуться на путь добродетели?

Графиня кротко улыбнулась и молвила:

– Зачем? Вам, княгиня, выпало удивительное счастье. Подобное случается в современном обществе, по моим наблюдениям, лишь с одной женщиной из тысячи – а может, из десятка тысяч. Вы полюбили, дитя мое. Ваше чувство разделено. Вы оказались выше условностей и канонов – и получили в награду неслыханную радость. В том, что именно вам выпала столь редкая удача, сказалась ваша натура. Помните, вы рассказывали мне, как девочкой, читая романы, чувствовали необычайное томление? И что вам в детстве нравились страшные истории? А помните ваш рассказ, как привыкли вы зимою освежать свои плечи и грудь снегом? Или как в юности вы, сама, первая, признались мужчине в своих чувствах? Насколько я понимаю в женщинах, эти моменты свидетельствуют о том, что ваш организм необыкновенен. Железные обручи условностей не стянули вас насмерть, как множество женщин в нашу пуританскую эпоху. Вы способны любить. Вы открыты для любви. Это огромная редкость. И еще большая – в том, что нашелся мужчина, который сумел разбудить вас, подарить вам радость – собою, своими прикосновениями и своей любовью. Так молитесь, что вам суждено испытать столь необыкновенное чувство. Будьте милосердны к самой себе и своей страсти. Просите Бога, чтобы судьба ненароком не отняла у вас ваше прекрасное приобретение. Будьте покойны и счастливы. А нарушенный вами супружеский обет – что ж! Это грех, но грех малый в сравнении с радостями любви. А Господь наш милостив и всепрощающ. И он простит и вас!

Не знаю, что на меня подействовало в большей степени: слова, сказанные графиней? Ее интонация? Или ее слава женщины, много знающей и мудрой? Наверное, все, взятое вместе! Поэтому после нашего с ней разговора я вернулась домой совершенно успокоенная и заснула в ту ночь с чистым сердцем.

Моя дорогая княгиня!

Шлю вам очередной отчет о своих действиях.

Вчера в трактире при моей гостинице я расспросил полового о квартирующем в городе уланском полку. Человек рассказал мне столько, что, окажись я вражеским шпионом, смог бы составить подробнейшее донесение о командирах и вооружении полка в частности и о боеспособности российской армии в целом. Услужающий при том оказался здешними военными весьма доволен, поскольку жизнь в городе (и в трактире) офицеры довольно оживляли. Командует полком известнейший полковник Черкасский. Нрава Черкасский довольно строгого и жесткого, пьяниц, игроков и бретеров не любит. Это немного ограничивает офицеров и штаб-офицеров полка. Впрочем, посещать трактир они все равно привыкли – как и недавно открывшуюся в городе ресторацию, сразу сделавшуюся модной. (О том мой информатор говорил с зубовным скрежетом – так как ресторация, как я понял, переманила многих постоянных клиентов из числа служивых). Кроме ресторации и гуляния, штаб-офицеров полка можно также встретить и на балах, которые в городе после расквартирования военных пошли не в пример веселее. Балы и приемы обыкновенно дают и губернатор, и почтмейстер, и даже прокурор – а кроме того, часто они случаются и в офицерском собрании.

Я приказал подать мне лошадей и поскакал представляться полковому командиру.

Попутно я думал о том, что ничего для человека не может быть драгоценнее его свободы. Обыкновенно ты не чувствуешь этого – как не чувствует воздуха птица, а воды – рыба. Но лишь твоя свобода начинает утесняться – ты немедленно ощущаешь это, как если бы рыбу попытались лишить реки или моря, а птицу – простора. Вот и я уже чувствовал, что ремесло шпиона, которое я взвалил на себя, стало угнетать меня. Я сразу потерял часть своей воли. И вот я уже принужден представляться полковому командиру – мимо которого я, может, раньше проехал бы и не заметил – как и мимо губернского города К***.

Впрочем, о своем знакомстве с Черкасским я в итоге нимало не пожалел. Я, как и собирался, представился литератором из Петербурга, отставным чиновником министерства иностранных дел Евгением Ладожским. Полковник принял меня ласково. То был пожилой, более чем сорокалетний, но статный муж с орлиным взором и профилем. Судьба его славна и причудлива. Некогда наши войска захватили его мальчишкой при штурме аула Алды. Его отец был убит, мать умерла еще при родах. Тогда шестнадцатилетний подпоручик, будущий генерал Раевский, взял чеченского мальчонку к себе на воспитание. Тот рос в Каменке, у матери Раевского, и получил благодаря ей прекрасное домашнее образование, а затем окончил Московский университет. Четырнадцатилетним его записали в полк, и Черкасский в итоге, благодаря недюжинной храбрости, сделал блестящую карьеру. Уже в пятом году в битве при Прейсиш-Эйлау он получил за личную храбрость крест святого Георгия четвертой степени. Он и после участвовал во всех возможных кампаниях. Снискал славу в Отечественную: сражался при Бородино, преследовал французов до границы. Участвовал в битве народов при Лейпциге, с небольшим отрядом взял Дрезден. Воевал в Голландии, был ранен в руку и ногу под Лионом – а впоследствии прошел парадом по Елисейским полям в пышной свите царя, рядом со своим крестным Раевским и Денисом Давыдовым.

Если бы мне требовались рассказы полковника о его славном прошлом – уверен, он смог бы повествовать всю ночь. Однако он, как человек светский, ограничился краткими любезными замечаниями и пригласил меня к обеду.

Полковник походя высоко отзывался о способностях своего повара – не знаю, не знаю, я ничего выдающегося не обнаружил – мне милее кухня вашей маменьки.

Однако в тот день приглашенные к обеду интересовали меня больше гастрономии. Хотя гостей оказалось немного, не более двадцати, в глазах пестрело от синих мундиров и сверкало позументами. Все штаб-офицеры полка Черкесского, а также полковые лекарь и священник были здесь. Присутствовал и унтер, граф Орлов-Соколов, разжалованный и сосланный за дуэль.

С самого начала я положил себе не делать никаких усилий ради знакомства с господином майором – полагая, что в делах, подобных моему, следует отдаться на волю случая. Однако, согласно поговорке, на ловца и зверь бежит, и я немедленно был представлен командиру эскадрона Григорию Павловичу Аржаеву. Более того! Словно зная, что у меня есть интерес к майору, полковник усадил меня рядом с ним.

Зять ваш, моя дорогая княгиня, в жизни, а не на портрете, оказался человеком немолодым – лет уж, верно, тридцати пяти. Обветренное красноватое лицо выдавало в нем того, кто проводит много времени на воздухе. Обильные рыжие усы уж чуть серебрились сединой. Талия его до сих пор узка – однако это следствие скорее туго затянутого пояса, а не умеренности и физических упражнений, потому что лицо его довольно полное. В целом, он произвел на меня впечатление человека умного, бравого и хитрого. Я легко мог себе представить, как майор впереди всех на лихом коне, с пикою наперевес увлекает свой эскадрон на врага. Я мог вообразить его на балу, очаровывающего провинциальных (и не только) барышень. Хорош он был, видимо, и на полковых совещаниях, подсказывая своему полковнику – или даже генералу или командующему – новую каверзу против французов. Я ничуть также не сомневался, что он способен влепить пулю в лоб на дуэли оскорбившему его сослуживцу или штатскому. Однако я пытался увидеть перед своим мысленным взором другое: как Аржаев, тайком, исподтишка, прячась за стеной, наводит из окна штуцер на счастливого соперника – и не мог. Но готов ли был я поручиться за то, что Григорий не совершал подобного? Пожалуй, нет. Чтобы разобраться, мне следовало сойтись с ним короче.