— Мы прячемся.

Сын широко раскрыл глаза.

— Почему? — сказал он.

— Потому что так безопаснее всего. Мама помогла Петре написать статью для газеты, где она работает. Эту статью напечатают в воскресенье. Когда она выйдет в газете, тем людям, которые обидели тебя и папу, будет очень плохо. Много людей захотят поговорить с твоей мамой.

— Значит, мы прячемся! — сказал он.

Я улыбнулась сыну. Было так приятно, что он со мной. Такой славный, с ярко-рыжими волосами и маленькими зубками. На нем не было ни царапинки. Я сказала, что он может съесть столько чипсов, сколько захочет, но он не хотел.

В воскресенье утром, очень рано, я выписалась из гостиницы и пошла на Пикадилли-серкус. У меня был дорожный чемодан на колесиках, который мне одолжила Петра. Я тянула его за собой, а на нем ехал мой мальчик. Он открыл рот и смотрел на огромные светящиеся рекламные щиты широко раскрытыми глазами, и на холодном утреннем воздухе изо рта у него шел пар. На бедняжке были только джинсы и «арсенальная» футболка.

— Тебе не холодно? Может, мама найдет тебе свитер?

Сын помотал головой. Он был слишком взволнован, чтобы мерзнуть, да и я тоже. Мы собирались купить экземпляр «Санди телеграф» в первом же газетном киоске, который попадется мне по пути. Я никак не могла дождаться, когда увижу нашу статью, напечатанную аршинными буквами на первой полосе под красивым готическим шрифтом названия газеты. Я так нервничала, что меня трясло, и в животе у меня поднялся ураган. Я все думала, какой они дадут заголовок. Я бы сделала так: поместила бы огромную фотографию того зловещего дымного столба над стадионом и всего два слова сверху: ОНИ ЗНАЛИ. Вот как бы я сделала, но откуда мне знать, как надо? Как я говорила, Усама, у нас в семье всегда читали «Сан».

Вокруг Пикадилли-серкус ходило еще несколько человек. Я смотрела им в лица, пытаясь разглядеть, слышали они уже новости или нет, но никто не выглядел так, как будто он что-то слышал. Мы прошли мимо нескольких девушек, которые, хихикая, возвращались домой из клуба. Потом была пара туристов, снимавших на видео большой рекламный знак «Кока-колы» и огромный плывший вверху шар с лицами мертвых игроков «Арсенала». Потом мы прошли мимо дорожного инспектора. У него, пожалуй, был такой вид, будто он знает, что происходит.

— Доброе утро. Вы уже слышали новости?

Инспектор уставился на меня.

— Что? — сказал он.

— Насчет майского теракта.

— А что случилось? — сказал он.

— Вы еще не видели газет?

— Нет, — сказал он. — А что там?

— Это было известно заранее. Известно, что будет теракт, но власти ничего не сделали.

Дорожный инспектор минуту смотрел на меня, мои адидасовские тренировочные и чемодан, потом покачал головой и улыбнулся.

— Будьте осторожнее, милочка, хорошо? — сказал он.

— Я не чокнутая, это правда.

— Ну конечно, — сказал он. — Вы не волнуйтесь, хорошо?

Инспектор отвернулся и пошел в сторону Риджент-стрит. Сын посмотрел на меня.

— Мама, он тебе не поверил, — сказал он.

— Да, милый. Но его нельзя винить. Он поверит, когда прочитает газету.

Я улыбнулась ему, и мы пошли в Сохо. На Уорик-стрит я набрала воздуху в легкие и вошла в газетный киоск.

Я стояла и довольно долго смотрела на первую полосу «Санди телеграф». Там было что-то не то, понимаешь, Усама. Там была фотография с рядом домов, у каждого из которых стояла табличка «продается». Заголовок гласил: РЕЗКОЕ ПАДЕНИЕ ЦЕН НА ДОМА, У ПОКУПАТЕЛЕЙ НЕТ ДЕНЕГ. Я покачала головой. Я не понимала, какое это имеет отношение к майскому теракту. Я посмотрела на дату на газете. Потом развернула ее и просмотрела каждую страницу. Ни слова о теракте. Мне стало тошно. Я пожалела, что проснулась и вышла из гостиницы. Стоило мне подумать об этом, как я поймала себя на мысли, а вдруг это все кошмарный сон, тогда я вполне могу проснуться в постели со своим мужем еще до теракта. Когда я подумала про мужа, мне захотелось закричать, и я стала хватать все остальные газеты со стоек и смотреть, что там напечатано. Везде было одно и то же. Сплошные ЦЕНЫ НА НЕДВИЖИМОСТЬ ПАДАЮТ, кроме «Санди миррор». В «Миррор» говорилось ВЫИГРАЙТЕ МИЛЛИОН ФУНТОВ В НАШЕЙ ВИКТОРИНЕ, И ВАША ЖИЗНЬ ИЗМЕНИТСЯ, и фотография семьи на первой странице. Мама и папа разлеглись на шезлонгах у бассейна с таким видом, как будто они потратили часть своего МИЛЛИОНА ФУНТОВ на модные коктейли, и вместо лиц у них была блестящая серебряная фольга, так что можно было увидеть в ней собственное лицо. ЗДЕСЬ МОЖЕТЕ ОКАЗАТЬСЯ ВЫ, говорилось в газете, и еще там в бассейне резвился рыжеволосый мальчик. Похоже, ему было примерно четыре года три месяца. Я бросила «Миррор» на пол и закричала, и продавец выскочил ко мне из-за прилавка.

— Дорогуша, — сказал он. — Заплатите за них или положите обратно.

Я упала на колени и вглядывалась в заголовки, разбросанные на полу вокруг меня, и в какой-то момент я просто отключилась, не знаю, то ли я кричала, то ли смеялась.

— Какого хрена, — сказал продавец. — Здесь газетный киоск, а не дурдом. Давай, проваливай отсюда.

Я встала и выбежала из киоска, таща за собой чемодан. Сын изо всех сил хватался за него, а он грохотал и подпрыгивал на тротуаре.

— Мама, — кричал сын, — что случилось?

Я остановилась, посмотрела на сына, а потом я приложила руки ко рту и закричала. Дело было в его лице, понимаешь, Усама. Его рыжие волосики обгорели так, что густая черная смола стекала ему на лицо. Его кожа кровоточила, обожженная, а один глаз был белый, как яйцо. Я опять закричала, и бросила чемодан, и побежала по Уорик-стрит, а мой мальчик бежал за мной, и все картонные коробки, и бомжи в своих дешевых нейлоновых спальных мешках вспыхивали пламенем, когда он пробегал мимо них.

Я остановилась у первого попавшегося телефонного автомата, сунула тридцать пенсов в щель и набрала номер Джаспера и Петры, но ответил автоответчик, и телефон только сожрал мои деньги. Оба их мобильных не отвечали. Я набирала еще и еще раз, целый день, пыталась дозвониться Джасперу и Петре. Я потратила все деньги, которые у меня были, в телефонных автоматах. У меня еще могли остаться наличные, которые дали мне Петра и Джаспер, только все ушло на выпивку в «Травелодже» и гостинице «Риджент-пэлис». Мне велели не пользоваться банковской карточкой, так что она по-прежнему лежала у меня под матрасом. Я слишком боялась возвращаться на Бетнал-грин, пока не узнаю, что происходит, поэтому я бродила по Сохо. Тебе бы не понравился Сохо, Усама, там нет ни одного места, которое бы не запрещали ваши пророки по той или другой причине, кроме, может быть, площади Сохо, но в ней плохо то, что там слишком много народу. Я не помню другого такого же длинного дня.

К тому времени, как стемнело, я проголодалась, а сын так хотел есть, что бросил хныкать и просто сидел на тротуаре очень тихий и бледный. Даже огонь на нем голодал. Только на кончиках его пальцев горели мерцающие огоньки, словно свечки. Я должна была раздобыть ему какой-нибудь еды, но я была без гроша в кармане. Так что мы ненадолго присаживались то у одной, то у другой двери, и есть хотелось все сильнее, и мы все сильнее мерзли и только надеялись, что что-нибудь подвернется. Но ничего не подворачивалось, а когда мой мальчик стал дрожать, я стала просить милостыню. Интересно, знаешь ли ты, Усама, каково это — чувствовать на себе взгляд сына, когда он смотрит, как его мама стоит на коленях на Уорик-стрит, держа перед собой стаканчик из «Макдоналдса», и просит мелочь у старых извращенцев, выходящих из секс-шопов.