Адриан! — снова заламывает она свои руки. — Я, правда, люблю тебя, пожалуйста, поверь мне.

А ведь мне ты говорила то же самое, — снова дерзко вставляет Юлиан.

Он так мне сейчас противен, что я едва удерживаюсь, чтобы не наброситься на него с кулаками.

Уходи, — повторяет Адриан, и взгляд его в этот момент направлен куда-то поверх Франческиного плеча. Его выдержке можно только позавидовать…

Что ты вылупилась на меня, рыжая гадина! — взвизгивает в этот момент уличенная в адюльтере и швыряет в меня одной из своих туфель, которую и стягивает со своей ноги. Та пролетает в сантиметре от моего лица — я даже не успеваю отпрянуть.

А тут уже и Юлиан оказывается рядом, когда, подобно ядовитому аспиду, шипит мне прямо в лицо:

А это она злорадствует, милая, ведь теперь она сама сможет занять место в покинутой тобой постели. Сбудется ее давняя эротическая мечта… — Я замахиваюсь рукой, чтобы влепить мерзавцу смачную пощечину, но тот успевает перехватить мою руку. — Что, правда глаза колет? — он так близко, что наши носы почти соприкасаются. — А зря. Признайся уже, как на духу…

Уходи! — зычно выкрикивает Адриан, и мы с Юлианом одновременно вздрагиваем. Не совсем ясно, к кому конкретно обращается мужчина, но Юлиан смотрит на отчима долгую томительную минуту, а потом выпускает мою руку.

Полагаю, меня это тоже касается, папочка, — развязным тоном произносит он, направляясь к двери. — И я, черт возьми, сделаю это с радостью: уберусь из этого мерзкого дома, в котором ты окружил себя грязными потаскушками, должно быть, радуясь в душе, что мама своей смертью развязала твои гребаные руки… — Он протискивается мимо отчима, едва ли не задевая того плечом, и я вижу, как яростно ходят желваки мужчины, вынужденного выслушивать все это от мальчика, воспитанного им, подобно собственному сыну.

Адриан, — снова всхлипывает Франческа, неловко втискиваясь в брошенное на полу платье. У нее идеальной формы грудь, которую она бесстыдно выставляет на наше с Адрианом обозрение… Впрочем, я не думаю, что он смотрит на нее да и мне неловко видеть ее потекшую подводку и жалкое выражение обычно красиво лица — сейчас она способна вызвать разве что жалость. — Адриан! — она пытается схватить мужчину за руку, но тот не позволяет ей этого.

Просто уходи, — повторяет он снова, а потом поворачивает голову в мою сторону, хотя в глаза и не смотрит.

Я… — начинаю было я, но он просто качает головой и кивком головы указывает в сторону двери: ясно, меня выставляют также, как и всех остальных.

Я просто утыкаюсь глазами в пол и молча выхожу из комнаты. Дверь за мной захлопывается…

У лестницы я вижу Алекса, который смотрит на меня большими, испуганными глазами. Но вопросов не задает — сам все понимает.

Он сделал это ему назло! — только и говорю я, ощущая, как от стеснения в груди, почти не могу дышать. Такое чувство, словно я сейчас задохнусь… — Где мой дедушка? — сиплю я наконец, вбирая в грудь побольше воздуха. — Я обещала помочь ему… я…

Он уже у себя, Лотта, и сказал, что справится сам. Не волнуйся!

Я машинально киваю головой, отмечая этот факт.

Спасибо, Алекс, — шепчу я в ответ и, как сомнамбула, иду по лестнице вниз, сама не зная толком куда. Или все-таки зная… Ноги приносят меня в комнату с бабочками, и я мешком падаю на диван, непрестанно повторяя «все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо», словно некое заклинание, способное разрушить все дьявольские козни Юлиана. А, может быть, я просто надеюсь, что бабочки подхватят мою молитву-заклинание и донесут ее до самых небес…

Не знаю, сколько я сижу вот так в странном полузабытьи, знаю только, что мне нестерпима сама мысль о том, что я ничем не могу помочь Адриану, утишить его душевную боль… Я не знаю, каково ему сейчас, знаю только, что ему больно, и я хочу быть рядом… Просто находиться около него и поддержать самим своим присутствием.

Я иду на кухню и беру с полки пакетик с желатиновыми мишками — сладкое всегда помогало мне успокоиться — потом кладу в рот сразу трех разноцветных медвежат и крадусь по дому в сторону Адриановой комнаты…

В доме темно, только лунный свет прочерчивает яркие, призрачные дорожки сквозь незашторенные окна гостиной и кухни, а еще легкий росчерк лунного света — от окна коридора на втором этаже. Мне этого достаточно — я темноты не боюсь.

Подкрадываюсь к дверям Адриановой комнаты и замираю — тишина. Возможно, он уснул…

Подтягиваю свое узкое платьице, которое так и не успела сменить, и собираюсь было нести вахту у дверей любимого мною мужчины, да только мешочек с желатиновыми мишками выскальзывает из моих рук и все его содержимое рассыпается по полу.

Только со мной такое и могло случиться, — ворчу я недовольно, опускаясь на колени и начиная сгребать рассыпавшееся добро.

Что это ты тут делаешь? — слышу я голос позади себя, и в проеме открытой двери, высвеченный все тем же золотистым лунным светом, вижу силуют Адриана. И как это я не услышала открывающуюся дверь? Хорошо хоть достаточно темно, чтобы не различить, как я ползаю тут в этом своем непозволительно коротеньком платьице, задравшемся мама не горюй куда…

Конфеты собираю, — отвечая я как есть. — Рассыпала случайно.

Это у тебя привычка такая, конфеты по ночам есть?

В хорошей компании почему бы и не поесть, — пожимаю я своими плечами.

Я не вижу глаз собеседника, но мне кажется, что он улыбается… Грустно, но улыбается.

Давай помогу собрать, — вызывается он, тоже опускаясь на колени, и мы начинаем на ощупь выискивать на полу мои рассыпавшиеся конфеты. В какой-то момент наши руки соприкасаются в темноте, и яркая электрическая вспышка мелькает у меня перед глазами… Я резко распрямляюсь, и мы ударяемся лбами. Со всего маху.

О, — стону я болезненно, прижимая ладонь к ушибленному месту, — прямо искры из глаз посыпались! — На самом-то деле они посыпались еще прежде нашего столкновения…

У тебя голова прямо чугунная, — вторит мне Адриан, тоже держась за свой лоб.

Да и у вас она не из сладкой ваты сделана, — парирую я, усаживаясь на пол. — Теперь точно шишка останется. — А потом начинаю улыбаться: — А знаете, что говорят, когда вот так удяряешься лбами?

Мужчина молчит. А ведь не может не знать — значит, просто не хочет этого слышать. Но я все равно говорю:

Говорят, породнимся значит… Вот.

Шарлотта?

Да?

Угостишь меня своими конфетами? Если не жалко, конечно…

Конечно, не жалко: вот, держите, — и я протягиваю ему весь пакетик. Но он не спешит его брать…

Нет, давай съедим их вместе. Не против?

Ннет, — слегка заикаюсь я от удивления. — Я только за.

Тогда заходи, не бойся. — И он пропускает меня в свою комнату, освещенную едва теплящимся в дальнем углу синеватым огоньком ночника. Я вижу, как на полу у кровати серебрятся осколки разбитой прикроватной лампы — вот, значит, что разбилось тогда в комнате, догадываюсь я мгновенно, а ведь до этого я даже не обратила на осколки внимание… Не до того было.