И все же… Не его воинов, но их коней! Перепуганные утробным воем и грозным видом приближающихся чудовищ, кони захрапели и начали биться, стремясь подальше умчаться от неведомых страшных тварей. «Но ведь фригийские и фракийские лошади их не боятся, – досадливо оглядывая потерявший равнение строй, подумал Кир и тут же ответил сам себе: – Потому что привыкли, потому что видят их едва ли не каждый день. – Вой „линдвормов“ становился все сильнее. – А что, если…»

– Выводите ослов и верблюдов! – заорал Кир. – Эй, пошевеливайтесь! Быстрее, быстрее! Хлещите их, что есть силы! Пусть эти несчастные орут, точно с них живьем снимают шкуру.

То, что произошло в следующие минуты, вряд ли могло найти отражение в трудах какого-нибудь солидного теоретика военного искусства. Но расчет царя персов был верен. Кони противника действительно были приучены к виду и вою «линдвормов», но они никогда в жизни не видели ослов и бактрианов и уж подавно не слышали их душераздираюших воплей. Строй дрогнул и смешался. Ошалевшие от необычного вида и звуков благородные животные готовы были идти на копья и стрелы, но терпеть такое измывательство было выше их сил. Они вставали на дыбы, сбрасывая всадников, разворачивались на полном ходу, брыкались, кусались…

– А теперь вперед! – Кир принял из рук слуги украшенный золотым орлом щит и вытащил меч из ножен. – Победа наша!

Кавалерия персов с победным криком ударила на врага, довершая разгром. Катафрактарии, построившись в два ряда, железной стеной выдавливали всадников противника с поля боя. Конные копейщики, выйдя из-за их спин, развернулись в крылья, охватывая фланги врага. Они гнали обезумевших фракийцев и фригийцев прямо на лидийскую пехоту, и конные лучники персов, точно рой ос, кружа вокруг противника, не давали тому увернуться от столкновения.

К наступлению темноты все было кончено. Груды трофеев громоздились прямо среди поля. Тела лидийцев поленьями бросались в погребальные костры погибших воинов Кира. Раненые, как могли, врачевали свои раны, а немногочисленные пленные стенали, проклиная ожидающую их рабскую участь.

– Вы нашли Арнахса? – вопрошал Кир, утирая пот со лба.

– Да, мой государь. Он мертв.

– Жаль, – покачал головой царь. – Он был хорошим воином. Чересчур горячим, но храбрым. Разложите для него погребальный костер и похороните, как знатного перса. Что с эллинами?

– Как ты и предполагал, мой государь, – докладывал командир яблоконосцев, – они стоят в теснине между гор, не давая Валтасару прийти тебе на помощь.

Эти слова были произнесены с недоброй усмешкой старого вояки.

– Что ж, вавилонянин славно мне помог. Пошли гонца к эллинам, – обратился он к собеседнику, – пусть скажет им, что выбора у них нет. Лидийцы уничтожены, а самим им не выстоять. Однако я, почитая их храбрость, готов принять их в свое войско или же, если пожелают, дать беспрепятственный проход домой.

– Может быть, все-таки лучше уничтожить? – несмело предположил командир царской гвардии. – Эллины опасны. Они умеют драться, как дикие звери, и стоять до конца, подобно скалам.

– Я знаю, – отрезал Кир. – Знаю это лучше всякого из вас. Пусть гонец передаст, что времени для раздумий я им даю, – Кир задумался, – до рассвета. Армии нужен отдых. А там посмотрим.

Эмблемы правосудия – меч, создавший право, и весы, отмеряющие, сколько оно стоит.

Юстиниан

Камни под ладонями Иезекии на ощупь были влажными и чуть липкими.

«Возможно, это моя кровь», – безучастно подумал он и пришел в себя. Вокруг было тихо, настолько тихо, что, казалось, будто шум раскалывающейся от боли головы куда сильнее, чем все прочие доносившиеся до его ушей звуки. Впрочем, – хозяин лавки прислушался, – никаких звуков вовсе и не доносилось. Он попытался восстановить в памяти события прошлой ночи. Картинки минувшего пронеслись в его мозгу безумным хороводом, не желая соблюдать ни малейшего порядка. Иезекия попробовал подняться, но тщетно. Спина его уперлась во что-то твердое. Попробовал развести руками – тот же результат. По обе стороны от него были стены. «Неужели меня похоронили? – мелькнула в голове ужасающая мысль. – Но ведь я еще жив! Жив!»

Несчастный попробовал сменить позу, на этот раз успех сопутствовал ему, и он смог перевернуться лицом вверх, но лишь для того, чтобы увидеть у самого носа решетку маленького окошка, прочно вмурованную в каменную плиту.

– Эй! – несмело позвал он. Голос прозвучал, как скрип колодезного ворота, но показался ему необычайно громким и гулким. Боль в голове была настолько сильна, что делала нечувствительной боль и ломоту во всем теле. – Есть кто-нибудь живой?

Над головой послышались неспешные тяжелые шаги, и вскоре по ту сторону склепа возникло хмурое бородатое лицо.

– Ты желаешь говорить?

– Да, – прохрипел торговец.

– Я передам Верховному жрецу.

Шаги удалились. Иезекия вновь погрузился в тишину, тягучую и душную, как ветер из пустыни, несущий мельчайшие частицы раскаленного песка, превращающего синеву небесного купола в грязно-серую крышу шатра. Он лежал в тесной каменной щели, цепенея от сырости и ожидая, когда же хоть что-нибудь изменится. Но ничего не менялось. Иезекия буквально ощущал, как с ударами сердца и толчками крови в висках исчезают в бездне затхлого безвременья проходящие минуты. Он звал стражника еще раз, потом еще. Тот больше не появлялся. Иезекия чувствовал, как надежда на спасение покидает его, уступая место отчаянию и безмерному ужасу.

«За что? – колотилось в голове менялы. – Что я такого сделал? Кому не угодил?»

Словно из тумана в мозгу Иезекии всплыли слова безучастного стража: «Я передам Верховному жрецу». Ну конечно! Вчера ночью он был возле дворца Верховного жреца! А может, не вчера? Он поймал себя на мысли, что время утратило для него осязаемость. Неведомо, день сейчас или ночь; сколько часов минуло с того момента, как он утратил сознание. Иезекии показалось, что он начинает сходить с ума от ужаса и одиночества.

«Господь – моя защита, – шептал эборей, силясь отогнать мрачное предчувствие. – Неужели же все это из-за Сусанны? За что ты покарал меня, боже милосердный?»

Он вновь потерял сознание и очнулся от того, что неведомые люди поливали его холодной, отдающей тиной, речной водой. Решетки перед лицом больше не было. Вокруг стояла непроглядная темень. Чьи-то сильные руки подхватили его легко, словно тряпичную куклу, и в равнодушном молчании поволокли прочь от могилы для живых мертвецов. Иезекия не сопротивлялся, лишь усердно переставлял ноги, радуясь возможности дышать полной грудью. Хотя всякое движение отдавалось болью, все же он вновь чувствовал себя человеком.

Наконец стражники пинком втолкнули его в какую-то комнату и, с силой надавив на плечи, поставили на колени. В комнате ярко горели факелы. Она была полна людей в богатых одеждах с жезлами, чаще всего в высоких жреческих шапках. Иезекия в первые мгновения не мог привыкнуть к свету, но едва глаза его смогли ясно различать лица присутствующих, он с безысходной тоской осознал, что единственное, что он может ждать от этого собрания, – смертного приговора.