— Может, переключить на другой канал?

— Да, если хочешь. Сегодня будет наш сериал.

В десять Тетушка, как правило, шла спать. Белл смотрела телевизор до полуночи, а иногда и дольше, если передачи затягивались. А я лежала в постели и ждала ее, слушая, как приходили Козетта и Марк, и тот иногда, но далеко не каждый раз, поднимался на первый этаж, чтобы пропустить стаканчик и пожелать Козетте спокойной ночи, потом звук закрывающейся за ним входной двери и, наконец, шаги Белл, преодолевающей первый пролет, затем второй, минующей мою спальню и поднимающейся все выше и выше, в свою комнату наверху.

Я страдала. Мечтала и строила нелепые планы. Разумеется, наш роман — называйте как хотите — больше не мог продолжаться, и я это понимала, но меня не покидали наивные мысли, что наша связь сохранится и что даже через много лет мы останемся самыми близкими людьми. И возникнет некий ритуал, когда, например, раз в год мы будем встречаться и заниматься любовью; уникальная дружба не угаснет, тайная близость обогатит наши жизни, и между нами возникнет особая симпатия, так что даже на расстоянии мы, словно разлученные близнецы, будем чувствовать радость друг друга или грозящую кому-то опасность.

Но чтобы мои мечты осуществились, должно было произойти событие, которое изменит нашу жизнь, станет причиной расставания. Например, переезд Козетты, моя или ее болезнь, необходимость для Белл присматривать за матерью. Теперь я вижу и другие средства разлучить нас, мимолетные и почти незаметные вещи, которые уничтожали суть, оставляя пустоту. Мы с Белл скрывали свои отношения, словно настоящие лесбиянки. Я заметила, что гомосексуальные пары всегда так себя ведут, за исключением общества себе подобных. В присутствии людей нормальной сексуальной ориентации они не прикасаются друг к другу, не обмениваются взглядами и даже не садятся рядом. Поэтому наше поведение не изменилось. Никаких прикосновений или ласк в присутствии Козетты и Тетушки. Теперь мы не делали этого и ночью, оставшись наедине. Единственное, что я знала, — у меня нет соперника из числа людей, потому что Белл практически никуда не ходила, ей не звонили, и она никому не звонила сама. Она смотрела телевизор.

Той весной и летом Белл так мало говорила со мной, что я могла неделями не услышать от нее ни слова; запомнилось лишь одно ее замечание, которое показалось важным. Мы встретились на лестнице. Я собиралась к литературному агенту — узнать, что никто не хочет публиковать мою монографию о Генри Джеймсе, — а она поднималась из холла, где подобрала с коврика почту. Не выходившая на улицу Белл стала бледной, и вид у нее был болезненный. Погода стояла теплая, душная и безветренная, но Белл предпочитала сидеть дома, часами валяясь на своей кровати в верхней комнате, с полностью открытым опасным окном. Ее серо-черный наряд напоминал одежду средневековых женщин.

— Я бы сбежала, но мне некуда идти.

— Мы можем поехать куда-нибудь вдвоем, — предложила я и тут же пожалела о своих словах. — Например, отдыхать.

Она пристально посмотрела мне в глаза:

— Я вовсе не это имела в виду.

Сестры могут ревновать к братьям — кто угодно может ревновать к кому угодно, — и я подумала, что она обижается на Марка, который проводит столько времени с Козеттой. Или та их разлучила? А что, если именно это событие изменило их отношения? Я предполагала, что в жизни Марка Козетта могла занять место сестры. Наверное, собственная сестра сделалась равнодушной и безразличной, перестала быть настоящим товарищем, как в прежние годы, и эта роль перешла к Козетте. Я не замечала никаких признаков того, что ее с Марком связывает нечто большее, чем дружба. После первых визитов создалось впечатление, что Марк претендует на место Айвора Ситуэлла, однако он не только не занял это место, но как будто отступил. А Козетта, бросавшая на него столько томных взглядов и, казалось, благоговевшая перед ним, смотрела на него точно так же и говорила тем же тоном, как обычно с Гэри и Луисом. Похоже, держала данное себе слово, что физическая любовь между ними невозможна и что она будет стареть благородно. Наградой ей стала привязанность Марка.

Он любил ее за то, какая она. Козетта стала его близким, закадычным другом. Вполне возможно, Марк стал ей сыном, которого у нее никогда не было, а она ему — матерью, о которой он всегда мечтал. Многие пришли бы именно к такому выводу. Молодые люди часто дружат с женщинами старше себя и вступают с ними в отношения явно не сексуального характера. Естественно, обобщать невозможно, и это было бы жестоко.

Они ходили на концерты, якобы для знакомства с творчеством Шенберга, как и обещал Марк. Смотрели кино. Возили Тетушку на прогулки. Ужины в ресторанах входили в моду, и обычно они где-нибудь ужинали вдвоем. И только иногда Козетта, побуждаемая чувством вины, что она поступает нечестно по отношению к остальным, собирала нас в кучу и гнала, как овец, в «Марко Поло» или даже в какое-нибудь роскошное заведение вроде «Эку де Франс», причем Марк на этих вечеринках всегда отсутствовал, что вызывало у меня подозрение. Все это было совсем не похоже на жизнь в Велграте, но не в меньшей степени отличалось от первого периода в «Доме с лестницей» — необузданного, декадентского и беспорядочного.

Я вспомнила рассказ Козетты об умирающем Будде: «Все меняется».

Как бы то ни было, Марк никогда не оставался на ночь, даже в свободной комнате на верхнем этаже рядом со спальней Белл. Я была абсолютно уверена — насколько это вообще возможно, — что он не спал с Козеттой и даже не целовал ее, если не считать прикосновение губами к щеке. А может, и этого не делал. Однажды он заговорил со мной о ней. Мы остались вдвоем, что случалось очень редко и длилось недолго. Белл не захотела выходить из дома, Гэри отсутствовал, для Тетушки было уже поздно, но Мервин вернулся, по-прежнему вместе с Мими, хотя они уже привыкли друг к другу, как давно женатая пара. Мы все поужинали в ресторане, и Мервин с Мими пошли танцевать. Козетта встала и отправилась за счетом. Она уже давно научилась тактично оплачивать ужин, как будто счета вообще не существовало. Марк наблюдал за танцорами, а я за — ним. Я уже говорила, что он не обращал внимания на свой внешний вид и был равнодушен к одежде, но всегда одевался соответственно случаю; в тот раз на нем были серые фланелевые брюки и пиджак из какой-то темно-синей неплотной ткани, не новый, но и не поношенный. Тогда мужчины носили длинные прически, однако Марк был пострижен короче, чем того требовала мода. Он был очень худым, что придавало ему особую элегантность. Есть что-то сексуальное в мужской спине, когда она прямая, а кости едва прикрыты плотью. У Марка были необыкновенно привлекательные лопатки. Я убедилась в этом, когда он наклонился над столом, подняв голову. Руки у него были длинные и тонкие, но не женственные, с выступающими костями и суставами.

Он повернул голову и заговорил со мной:

— Просто не верится, что все это время мы с Козеттой жили в Лондоне, но не были знакомы. Столько времени потеряно.

— Теперь вы можете наверстать упущенное. — Я вспомнила, что не так давно у Козетты был муж, которому уж точно не понравилось бы присутствие Марка среди гостей Гарт-Мэнор.