Когда через два часа я вернулась домой, врач уже ушел, удостоверив смерть Тетушки. Ее убил обширный инсульт. Вместе с Марком они переложили тело Тетушки на диван, на тот случай, если окоченение наступит раньше, чем утром придут из похоронного бюро. Длина дивана не превышала пяти футов, но маленькое, съежившееся тело Тетушки он вмещал без труда. Козетта выглядела потерянной и печальной, но не плакала, никак не проявляла своего горя, хотя чувство вины, которое вскоре обрушится на нее, уже давало о себе знать. Если последние несколько лет Тетушка заменяла ей мать, то Козетта была хорошей дочерью. Это мы, которые игнорировали Тетушку и относились к ней как к мебели, должны были чувствовать вину, но, разумеется, ничего не чувствовали. И еще Козетта почему-то жалела Белл, что уж было совсем неуместно, и беспокоилась за нее.

— Бедная девочка, — сказала она мне. — Я не должна была этого допустить. Только представь, что она чувствовала, когда обнаружила, что Тетушка умерла. Не следовало оставлять ее одну.

Козетте было бесполезно объяснять, что, во-первых, Тетушка была не одна, а во-вторых, она так обожала телевизор, что смотрела его до полного изнеможения. Я сказала, что последний год, когда у Тетушки был телевизор, вероятно, стал лучшим в ее жизни, но мои слова лишь подлили масла в огонь — Козетта возразила, что нужно было купить телевизор пятью годами раньше.

Потом вошел Марк и стал уговаривать Козетту пойти спать, поскольку до утра больше нет никаких дел. Она должна лечь и попытаться заснуть, а рано утром он вернется. Козетта повернулась к нему и с искренностью невинной маленькой девочки сказала:

— Но ты же не собираешься уходить? Я почему-то надеялась, что ты останешься.

Именно тогда я обратила внимание, как молодо она выглядит, несмотря на потрясение и горе, оставившие на щеках следы слез. То есть гораздо моложе, чем год назад. И вспомнила, что она говорила о любви к Марку, о своем состоянии, о том, что любовь ее убьет, и подумала: может, и убьет, но пока любовь преобразила Козетту, убрав морщинки и тени, заставив сиять глаза и светиться лицо, и — не знаю, как — вернула искорку юности.

— Конечно, останусь, если ты хочешь, — ответил Марк.

Эти слова острой болью отозвались в моей душе. Мне показалось, что он собирается остаться с ней, в ее комнате, в ее постели, и я этого не хотела и боялась. Мне представлялось необходимым подняться вместе с ними по лестнице до двери Козетты, понаблюдать за ними. Кто-то мне сказал — наверное, Мими, — что Белл уже давно ушла в свою комнату. Даже она, как заметил Мервин, не будет смотреть телевизор рядом с мертвым телом Тетушки. Меня задела несправедливость его слов, поскольку его самого никак нельзя было назвать ярким примером альтруизма для обитателей дома.

Козетта взяла Марка за руку и повела наверх. Но не как пожилая женщина, а скорее, как юная девушка, пережившая сильное потрясение. Меня поразило, что Марк даже не знал, какая из дверей ведет в ее спальню. Козетта открыла дверь, остановилась на пороге и вдруг произнесла:

— Меня не покидает дурацкое чувство, что мы не должны оставлять ее одну — там, внизу.

— Это глупо, — мягко возразил Марк.

— Прости, я такая дура. И не волнуйся за меня — я засну. Мне очень стыдно, но я буду крепко спать.

Она отстранилась и шагнула через порог, все еще не отпуская его руки. На мгновение их пальцы сплелись еще крепче, потом одновременно разжались. Я поняла, что все будет в порядке. Марк повернулся ко мне:

— Наверху есть комната, где можно переночевать, да?

— Рядом с Белл, — кивнула я. — Правая дверь. Комната Белл слева.

Марк не поцеловал Козетту. Они посмотрели друг на друга с какой-то странной торжественностью.

— Доброй ночи, Козетта.

— Доброй ночи, Марк, милый. — Ее голос был едва слышен.

Я испытала огромное облегчение. Марк преодолел еще один лестничный пролет и скрылся из виду. Все в порядке. Козетта спала у себя в комнате, Белл — у себя, а Марк — в соседней спальне, которая когда-то принадлежала Фелисити, — все как полагается. По крайней мере, тогда я так думала.

Лежа в постели, я пыталась представить их будущее, Козетты и Марка. Она всегда будет занимать особое место в его жизни, играть уникальную роль. Разумеется, однажды он женится, и Козетта будет страдать, но привыкнет, приспособится и в конечном счете полюбит и его жену. Я воображала, что она станет крестной матерью его детей, настоящей матроной. Чтобы не выставлять себя совсем уж дурой, следует признать, что, к чести своей, я также представляла, как поделюсь своими фантазиями с Белл, и как она ответит, что это полная чушь.

На следующее утро пришел гробовщик, потом Перпетуа, разделившая горе Козетты, как никто другой, а потом случилась еще одна неприятность. Марк потерял работу. Если точнее, то персонаж, которого он играл в радиосериале, решили убрать — в конце следующей недели его должны были убить. По словам Белл — Марк никогда сам не вдавался в детали, — игравшая роль его жены актриса подписала контракт в Голливуде, и продюсер решил, что лучшим выходом из ситуации будет гибель обоих персонажей в авиакатастрофе.

Козетта слушала последнюю серию с его участием. Я слушала вместе с ней. Не особенно заботясь о правдоподобии, сценарист предложил персонажу, которого играл Марк, интересную работу на Дальнем Востоке (слишком заманчивое предложение, чтобы отказаться). В заключительном эпизоде шурин и тесть с тещей провожают его самого и его молодую жену в Хитроу. На следующий день этим родственникам должны сообщить об авиакатастрофе. Мы решили больше не слушать.

— Марк без труда найдет работу, — сказала Козетта, выключив радиоприемник. — Он замечательный актер.

Возможно, но полагаться на ее слова не стоило. Всех своих близких, чем бы они ни зарабатывали на жизнь, Козетта считала первоклассными специалистами. И в каком-то смысле, если речь идет о страстной любви, ближе Марка у нее никого не было. Я не стала спорить, сказала, что надеюсь на это, но особой уверенности не чувствовала.

— Он перейдет на телевидение, — заявила Козетта. — Марк уже готов, и ему нужно сделать следующий шаг. — Она рассуждала так, словно у Марка уже не было неудачного опыта в этой области и словно все зависело только от его решения.

Я предполагала, что Козетта устроит Тетушке необыкновенно пышные похороны — отчасти для того, чтобы заглушить чувство вины. Но у Козетты имелась одна любопытная черта — непредсказуемость. Долгое время она могла выдерживать определенную роль, и создавалось впечатление, что ты знаешь ее как облупленную и можешь предсказать любой ее шаг, а потом она вдруг удивляла всех. На эту особенность Белл обратила мое внимание во время тех долгих бесед, когда мы с ней обсуждали людей и их поведение. Так вот, Козетта не стала объявлять всем домашним о времени и месте заупокойной службы, кремации и поминок, а по секрету сообщила мне и, вне всякого сомнения, Марку. Ни суеты по поводу подходящей одежды, ни обилия цветов. Козетта удивила меня еще больше, попросив: