Алена с радостью согласилась. Она думала, что пойдет по улицам незнакомого города и, может быть, совершенно случайно в толпе встретит наконец Финиста. Она быстро переоделась и плеснула себе в лицо водой, что текла ручейком в умывальне, стоило только протянуть руки. Там же, в умывальне, висело большое зеркало. О таких вещах Алена слышала и прежде, но тут увидела его впервые – слишком дорогая была штука, и отец на нее ни за что бы не разорился. Сегодня она задержалась перед зеркалом чуть дольше обычного: рассмотрела себя, пригладила волосы влажной рукой. Ее постригли, убрав неровно торчащие пряди, но теперь она казалась себе мальчиком, сама себя не узнавала и стыдилась себя в этом обличье. Кроме того, лицо ее похудело, под глазами от пережитого и от постоянного сидения в комнате залегли желто-серые тени. Конечно, она была сейчас в сто раз хуже и некрасивее, чем навья-Лариса, приходилось это признать. «Хотя, – думала Алена, – кто ее знает, что там у нее под этой красотой? Может быть, рога, или копыта на ногах, или усы с бородой. Кто ее разберет?»

Она вышла из комнаты вслед за Мариной. Та повела ее по коридору – серому, слабо освещенному, будто сложенному из камня. Однако, как ни вела Алена рукой по стене, так и не смогла нащупать стыков между каменными глыбами и с замиранием сердца поняла, что все эти ходы и комнаты высечены в огромной скале.

Затем они поднялись вверх по десяти широким и невысоким ступеням, и Марина распахнула перед Аленой дверь. В лицо ей ударил воздух, холодный для жаркого июльского дня, и глаза ее ослепли от яркого солнца. Ведомая услужливой Мариной под руку, она сделала вперед шаг, другой, потом привыкла, перестала щуриться, взглянула вперед и увидела облако – так близко, как не видела никогда. Казалось, до облака можно дотронуться рукой и оторвать клок от его пушистого бока.

Алена вскрикнула и вцепилась в Марину остро и цепко, как вцепляется сокол в перчатку сокольничего. Ей казалось, что земля плывет у нее под ногами, что хрустальная скала кренится, а она сама соскальзывает и падает в гущу летящих над землей облаков.

– Что вы?! Вам плохо? – спросила, подхватывая ее, Марина.

– Ой, боюсь, – хватаясь за сердце, сказала Алена, – что упаду я с этого чертова облака.

– Мы не на облаке.

– Да? – Алена сомневалась, верить ли словам. – А что же так высоко?

– Это такой дом. Просто очень высокий дом, – Марина уговаривала ее, как ребенка. – Он очень прочный и никогда не упадет. Посмотрите: вокруг такие же дома, и они не падают.

Алена огляделась и увидела то же, что видела и из своего окна: только там это было в обрамлении толстых стен, за паутиной тонкой занавески и казалось придуманным, как нарисованная картинка. Тут же, с ветром, с облаками, с запахами и звуками, картинка ожила. Но Алена потихоньку привыкала: в последнее время она привыкла привыкать.

Она рассмотрела широкие каменные перила, отделяющие площадку от бездны внизу; три стены, окружавшие ее с других сторон; скамейки, креслица и столики, разбросанные там и тут среди густой зелени. Маленькие деревья, пышные кусты и яркие цветы росли здесь в больших ящиках, в которые была насыпана черная, жирная, плодородная земля. Из ниш в стене свисали плакучие плети красивых растений: среди густой зелени виднелись темно-розовые цветки с длинными рыльцами. Стену оплел сочный плющ.

– Тут вы можете гулять, – сказала Марина. – Если надо, позовите меня, – и она указала на красную пуговку, которую нужно было тронуть пальцем. Алена уже делала так в своей комнате.

– А что делать-то тут? – спросила Алена.

– Как что? – переспросила Марина. – Гуляйте, ходите взад-вперед, смотрите на город, дышите воздухом. Вам сейчас это полезно – как можно больше гулять.

Алена развела руками.

– Но я так не умею, – сказала она. – Уж вы меня сразу с облака сбросьте, а безделье мне и в комнате надоело. Может быть, что-то надо. Может быть, полить иль там прополоть? Ведь за садом кто-то да ухаживает. Пусть я ему буду в помощь.

Марина сочувственно улыбнулась:

– Боюсь, он сам ухаживает за собой. Вот, – она вынула из ближайшего ящика что-то маленькое и блестящее, – эта штучка следит, чтобы растению всего хватало. Уничтожает семена сорняков и дает сигнал поливальной машине и машине, подающей подкормку. Она же включает опрыскивание листьев, для каждого растения свой режим. Извините, Алена.

– Ну, может, пол надо помыть? Столы протереть?

– Нет, простите. Ничего этого мы сами не делаем.

– Но что же тогда?

– А вы посмотрите телевизор. Хотите, я вынесу его сюда?

– Ой, нет, не приведи господь еще раз увидеть. Боюсь его до жути!

– А книжку почитать? Или вы не умеете?

– Читать? Умею, как же. Только мне уже давали книжку. Да там такое понаписано, что читать прямо стыдно! Вот если бы Священное Писание или жития святых…

– Жития святых? – Марина призадумалась. – Я попробую достать, хорошо? Только, наверное, не сразу. Надо еще подумать, где их взять. Но где-то ведь они должны храниться, правда?

Алена кивнула, и Марина ушла.

Алена проводила ее глазами, а потом, ступая осторожно, словно по тонкому льду, который в любую минуту мог треснуть под ногой, сделала шаг и другой по направлению к облаку. Хрустальная гора держала. Она не шаталась и казалась крепкой. Алена немного успокоилась и села в кресло.

Над головой ее колыхались узкие листья неизвестного деревца, впереди проплывали молочно-белые облака; пролетали изредка птицы. Алена просто сидела и смотрела, удивляясь, как, оказывается, сильно она успела за несколько дней соскучиться по небу, птицам и облакам. Губы ее шептали: «Ворона, две галки, стриж…» – а потом вдруг замерли, не смея назвать новый, вынырнувший из-за облака силуэт.

Финист приближался быстро. Сначала он парил в воздухе, потом крылья его сделали пару сильных плавных взмахов, он приземлился и повел своей птичьей остроклювой головой. Тут же все исчезло: и крылья, и клюв – и остался только он, такой, каким Алена его помнила.

– Ты! – шепнула она. – Здравствуй. Я так тебя искала!

– Здравствуй, – ответил он.

Алена встала с плетеного кресла, которое жалобно скрипнуло и качнулось, но шага вперед не сделала, осталась стоять на месте. Финист тоже стоял, смотрел на нее, не делал ни шага, ни жеста навстречу. Между ними сгущалось невидимое, но тугое и густое отчуждение.

Ах, как бы Алене хотелось, чтобы ноги сами понесли ее вперед, чтобы тело само потянулось к раскрытым объятиям, к горячему и ждущему сердцу… Но было по-другому. «И зачем же я шла, – думала Алена, – зачем мучилась и боялась, если мне теперь и подходить-то не хочется? Надо, надо подойти: и не холодность это, а просто время прошло, просто мы друг от друга отвыкли, просто…»

И Алена шагнула вперед. Финист вздрогнул и подался ей навстречу, раскрыл руки. Алена упала в них, прижалась щекой к его груди, уловила биение сердца. Но что-то было не так.