Вот и несчастный отец был в отчаянии: а ну как его кровиночку убьют! Не бандюги эти, которые ему морду всю разбили, а сама милиция. Как начнут палить без разбора – где свои, а где враги: пущай в морге потом разбираются. Да и кто их искать станет? Как их найдёшь, где? Трудно найти человека по одним только наружным приметам, особенно если он принадлежит к рабочему сословию, где все на одно лицо: с заострившимися и резкими чертами, с тёмными тенями под глазами и скулами, с презрительным изгибом рта и насмешливой ненавистью в глазах. Чёрные спецовки, чёрные руки, чёрные тени на лицах. Сами. как длинные чёрные тени, пришли и ушли… Негры, одним словом! Жилистые и злые. Живучие, как негры: год их не корми, зарплату не плати, а они всё живы, да ещё и вкалывают, черти! На него, на белого человека, разумеется. Негры ведь белому человеку тоже все на одно лицо кажутся, и сомалиец на его взгляд абсолютно ничем от алжирца не отличается. Хотя, возможно, сами негры и не согласятся с этим и докажут, что между сомалийцем и алжирцем имеется тысяча и одно отличие. Да только кому это может быть интересно? Только этнографу узкого профиля.

Ограбленный чиновник был очень шокирован таким поведением этих самых «негров». Он, честно говоря, не ожидал такого от них. Ему в какой-то момент его партийной биографии стало казаться, что народ в этой стране, все эти лохи и быдло – ничто. Они даже не живы. Они лишь отправляют свои примитивные потребности, смиренно вкалывают за бесценок, плодят себе подобных, и всё. А жизнь – это тачки, курорты, роскошные бабы, настоящее (а не палёнка какая-нибудь!) виски. И эта жизнь для белых людей, для него! Нет, конечно же, все эти лохи – экологически очень важный вид. Их костями и будет вымощен путь в будущее. И не важно, каким оно будет, это никогда не наступающее в нашей стране недосягаемое будущее: светлым и преисполненным свободой и изобилием или грязным болотом феодализма и нищеты. Но оно будет не для них. Зачем им вообще будущее? Зачем будущее голодранцам, которые всю жизнь живут в одном городе и жрут одно и то же меню?

А эти голодранцы вдруг так дерзко отпинали его ногами, забрали все деньги и, самое дорогое, что не купишь ни за какие миллионы – дочь, маленькую девочку, за которую он не отдал бы и миллиард! Но у него не было таких денег.

Волков и его стихийно возникшая банда пришли на квартиру и поделили между собой деньги. Каждому досталось по пачке долларов – валюта, тогда ещё не имевшая такого хождения в России, какое заимеет вскоре, когда рубль окажется на вторых и даже на третьих ролях, если не на четвёртых, – и по две тысячи рублей «с копейками». Девочка пришла в себя и спросила: где я? Ей кратко объяснили: так надо. Она поняла, что ответа не получит, поэтому больше вопросов не задавала. Сидела на диванчике и смотрела на незнакомых мрачных дядей большими и серьёзными глазами, какие бывают только у детей. «Дяди», честно говоря, сами не знали, зачем взяли её с собой. Вошли в раж, захотелось увидеть страх на лице её отца, который ещё недавно важно расхаживал перед ними господином и обзывал их голью-шмолью и дармоедами. Увидели не страх, а ужас и крайнюю степень отчаяния. Может быть, у него даже случился инфаркт. Не молодой ведь уже, под полтинник. А дочка такая юная. Волков сразу смекнул: как пить дать, поздний ребёнок. А поздние дети самые дорогие… И что теперь?

Девчонка их совершенно не боялась. Она не представляла себе, что эти мужики могут ей причинить хоть какой-то вред. И такая уверенность в этом от неё исходила, что они и в самом деле не испытывали никакого желания её в этом разубеждать. Современные дети, которые теперь с пелёнок слышат про всевозможные извращения мира взрослых, про секс, про все его разновидности; про то, что этот самый секс может применяться и как средство наказания и унижения человека человеком, и может быть обращён против ребёнка и даже младенца, оказавшись в такой компании, не чувствовали бы себя так спокойно, как она. Теперешние девчонки двенадцати лет, её сверстницы, вытолкнутые современным укладом семьи и общества на улицу, в ночные клубы и на всевозможные тусовки, в этом нежном возрасте уже могут иметь далеко не нежные представления о жизни и своём положении в ней. Они ведут себя, как взъерошенные зверьки, слабые, но очень кусачие, очень злые на мир, на себя в этом мире. А эта сидит на диванчике, обхватив коленки. Увидела болтающуюся на нитке пуговицу на куртке у электрика: «У вас пуговица оторвалась. Если вы мне иголку найдёте, то я могу пришить». Электрик растерялся: да не надо. Остальные вздрогнули, переглянулись: что же нам с ней делать? Боятся этой мысли больше, чем сама девчонка их всех. Она их вообще не боится. А чего же ей их бояться? Она же ребёнок. А любой ребёнок – это святое, будущее нации, поэтому это будущее никто не станет обижать, так как это невыгодно всей нации. Зачем её обижать этим, пусть немного странным, но всё же мужчинам? Мужчина – эта сила, которая, если ей уж очень приспичит, станет мерить себя только другой такой же силой, а уж никак не степенью сопротивления такого воробышка. Хотя в свете новой философии, когда следует делать то, что выгодно, именно ребёнка обижать легче, чем других. Это же не на мощного быка нападать, в самом деле. Бык-то может растоптать и покалечить, а ребёнок ничего не сделает. Не может ни сдачи дать, как следует, ни защитить себя. Ну разве не разумно и не выгодно именно на нём выместить всю свою накопившуюся ярость на эту проклятую жизнь?.. Ну да, ребёнок – это будущее, а тут вдруг будущего ни у кого не стало. Мифы о светлом будущем сменились реальностью с мрачным настоящим. Будущим вообще перестали интересоваться. Всё больше возгласов о непоправимом прошлом, где всё было не так, оказывается, как ещё недавно мы все думали, ну и об этом безрадостном настоящем, в котором приходится решать вопросы своего чисто биологического выживания. Не до будущего.

Будущее принадлежит детям. А тут будущего ни у кого не стало, видимо, поэтому стало возможным обижать детей. Именно в те годы был арестован один из самых известных серийных убийц с какой-то словно специально для него придуманной раскатисто-устрашающей фамилией Чикатило, которая вскоре стала нарицательным именем. Убийца нескольких десятков детей школьного возраста назвал себя на суде «жертвой большевизма» и обвинил во всём советский строй. Но и демократическая система в плане возникновения подобных деятелей не отставала. Появление в стране многочисленной армии всевозможных маньяков и извращенцев стало такой же нормой, как невыплата зарплат. Именно тогда стали появляться передачи и публикации о маньяках самой разной специализации, если можно так сказать. Стали даже говорить, что они, оказывается, всегда у нас имелись, просто раньше было не принято так пугать граждан, чтобы не отвлекать их от выполнения соцплана, как это стали делать современные средства массовой информации, когда никакого соцплана не стало, и вообще какого-нибудь плана. Теперь то и дело появляются тревожные сообщения на эту тему: на одном канале стрекочут о серийных убийцах, на другом взахлёб кричат о сексуальных маньяках. Дня не проходит, чтобы в новостях не сообщили с каким-то нездоровым, почти радостным сглатыванием, что в таком-де городе опять появился маньяк, который со своими жертвами выделывает такое, чего до него никто не додумался выделывать! И жертвы не крепкие и сильные взрослые, а именно дети. Наивные, беспомощные, доверчивые. То есть нормальные дети, какими они и должны быть! Вся их вина и беда состоит в том, что они оказались в ненормальном обществе, где стало нормой этой наивностью, беспомощностью и доверчивостью обязательно воспользоваться в самых гнусных целях.