Похищенная девочка была именно таким ребёнком, который растёт в атмосфере родительской любви, а не какой-либо другой разновидности «любви», и в её доме передач и фильмов про маньяков не смотрят. В её доме звучит спокойная речь, а по средам и пятницам ходит репетитор для занятий музыкой по классу скрипки, седовласая старушка из сословия старинных ленинградских интеллигентов.

И вот она попала в общество, доселе незнакомое, но кроме миролюбивого любопытства никаких других эмоций это общество не вызвало. Так и просидели полдня: она смотрела на них, а они напряжённо поглядывали на неё. Волков уже видел таких детей в заложниках. Он знал, что есть такая технология, как шантаж через угрозу жизни, захваченной группе людей. Он вспомнил, как освобождали семью просоветского пуштуна: там были какие-то тётки в ярко-синих тряпках, старухи, дети самого разного возраста – человек этак сорок.

– И это всё одна семья? – удивился кто-то из сослуживцев Волкова.

– Это ещё что, – ответил руководивший операцией майор, выгоревший до веснушек на жёстком солнце крепкий волжанин. – Тут и не такие семьи водятся. К нам тут прибегал один сочувствующий, так он рассказывал, что у него в этой войне погибло пятьдесят родственников. Я спрашиваю: сколько же у тебя в семье человек? Он сказал: около сотни. Их всех потом убили, и его самого тоже убили: зря он до нас бегал.

– Ужас! – поднял бровки молоденький солдатик, мальчик из интеллигентной семьи, типичный романтик: пошёл в Афганистан по собственному, весьма горячему желанию со второго курса университета. И не понятно было, что его так ужаснуло: семья в сто человек или то, что всю эту семью пустили под нож.

И тут они увидели некий ужас, который, может быть, и не был таким уж ужасом, поэтому не сразу и поняли, в чём он заключался. Мимо прошмыгнули какие-то девчонки, на вид лет 10–12, ещё похожие на пацанов, с грубоватыми чертами лица, которые ещё не приобрели окончательно женский облик, когда дети только-только начинают выделяться из своей массы по половой принадлежности. Девчонки были беременные, брюхатые. Русские парни такого ещё никогда не видели и даже не думали, что подобное вообще возможно, поэтому не сразу и поняли, что это было. Просто всех невольно передёрнуло, словно им показали… уродцев из Кунсткамеры, то есть нечто противоестественное, то, чего не может быть! Но здесь это не уродство вовсе, а норма. Мальчика из интеллигентной семьи даже замутило и стошнило.

– А чё это такое… было? – смущённо спросил Волков всезнающего майора.

– Сие называется гарем, мальчик, – хлопнул его по плечу волжанин, стряхнув облако жёлтой пыли. – Это, как наш замполит говорит, «их нравы». Этим малолеткам в школе бы учиться, а их в таком нежном возрасте уже под взрослых кобелей кладут с полного согласия родителей. Чёрт знает, что с детьми творят, дикари чёртовы! Это надо до такого додуматься, чтобы своё дитя отдать какому-то бородачу! Или у них родственные чувства какие особые? А эти тоже хороши: как пойдут стругать с десяти лет, так и настругают к пенсии целую дивизию новых головорезов. Им бы в школы ходить, в институтах учиться, рабочие места создавать, развиваться, города возводить, вылезать из рабовладельческого строя, а они, сам вишь, чем заняты. Рожают много, народ нищий, необразованный, жестокий, работать никто не умеет, да и не хочет. Все хотят только друг друга резать по причине нищеты, голода и многочисленности. Когда семьи по сто человек, так и не жалко: эти тёлки ещё нарожают. И сам чёрт не разберёт, отчего они беспрестанно воюют: то ли из-за такой душной многочисленности, то ли потому, что ихние бабы всё новых и новых башибузуков штампуют в неимоверных количествах. Вот так и живут. А мы их дерьмо разгребать должны… Э-хе-хе, до скончания века будем этих тварей тут усмирять. А у меня дома семья, дочки… такие же вот, как… эти. В дом пионеров ходят, в школьном хоре песни народов Советского Союза поют. А эти вот такие юные и… уже с брюхом. Дико и страшно.

– А если по ним очередь из автомата дать? – кивнул Волков в сторону этих то ли баб, то ли детей, которые стали бабами, так и не успев превратиться из ребёнка в девушку.

– Не сходи с ума, парень, – попросил его майор, который уже знал, как того иногда «замыкает».

Так Волков узнал, что в мире имеет место быть такое гнусное насилие даже над десятилетними детьми, поэтому рассказы об отечественных маньяках его уже не впечатляли, как других. Он смотрел на похищенную ими девчонку и раздумывал: что же с ней можно сделать…

– На прошлой неделе Невзоров в своих «секундах» про какого-то мудня рассказывал, – вдруг оживлённо сказал стрелочник с сортировки, когда уже говорить было не о чем, – так он на досуге трахал собак. И вот одна собака ему это дело взяла, да и откусила.

– Да ну!

– Под самый корешок.

– Ну да?

– Ха-ха-ха!

– Нашёл что вспомнить, – мрачно обронил стропальщик. – Сейчас полно всякой падлы развелось, а про них ещё по телевизору рассказывают, как будто больше сказать не о чем.

– Да, – согласился моторист. – На Гражданке опять какой-то маньяк объявился. Специализируется по школьницам десяти-двенадцати лет.

– Десяти-двенадцати, говоришь? – переспросил стрелочник. – А нашей заложнице сколько?

И все они внимательно посмотрели в её сторону. Она этого взгляда не испугалась, а только вытянула тонкую шейку, словно приготовилась отвечать урок в классе, и деликатно сказала:

– Мне в школу надо.

– В школу ты больше не пойдёшь, – решил напугать её стрелочник и как-то развязно сел рядом с ней.

– Почему?

– Да ну вас к чёрту! – первым испугался этой выходке электрик, курносый мальчишка лет двадцати пяти. – Мы так не договаривались!

– Я тоже пас, – сразу заявил моторист из сборочного.

– Говорят, что на зоне за такие дела «опускают» по полной программе.

– А ты уже на зону собрался? – усмехнулся Волков. – Рано ты робеть начал.

– Да идите вы все! – совсем перепугался электрик и отпихнул от ничего не понимающей девчонки разгулявшегося стрелочника.

– Чего ты разорался? – засмеялся тот. – Я же только шучу, я же просто попугать, чтобы она поняла, кто есть кто, а то сидит и… даже не боится. Эй, боишься нас?

– Нет, – с готовностью ответила «заложница», словно от неё именно такого ответа и ждали.

– А если по сопатке получишь? – включился в игру моторист.

– Как это? – очень удивилась девочка.

– Только тронь её! – загородил её собой электрик.

– Да хватит вам резвиться, кобелины! – сплюнул стропальщик и обратился к Волкову как к самому главному: Волк, ну скажи ты им!

– Ты только шутить умеешь или в самом деле можешь эту школьницу оприходовать? – спросил Волков стрелочника, и они все разом замолчали. – Ты если чего можешь, так сделай, а не шути. Тут тебе не «Вокруг смеха».

– Я могу, если надо! – обиделся стрелочник на подозрения, что он чего-то там не может «по мужеской части», и приблизился к девчонке, снова отступил от её невыносимого детского взгляда и, в конце концов, словно бы самому себе разочарованно сознался, что он не извращенец: Нет, ну я так не могу!.. Чего она не боится-то? Хоть бы ревела, что ли…