Он помылся, умастился, хорошо поужинал и мирно выспался на свежем воздухе, а на следующее утро мы снова выступили в дорогу.

Так повторялось следующие пятнадцать дней, пока мы шли через горы Македонии в сторону границы с Иллириком. Цицерон все время ожидал вызова на совет к Помпею, но вызов так и не пришел. Мы не знали даже, где находится главнокомандующий, хотя время от времени Марк Туллий получал депеши, из которых мы по частям сложили более ясную картину происходящего.

На четвертый день июня Цезарь высадился с несколькими легионами (возможно, вкупе они составляли тысяч пятнадцать человек) и, застав всех совершенно врасплох, захватил порт Аполлония, примерно в тридцати милях от Диррахия. Но с ним была лишь половина его армии. Он остался на завоеванном плацдарме, а его транспортные суда тем временем вернулись в Италию, чтобы привезти другую половину – хотя Помпей никогда не учитывал в своих вычислениях то, что у его врага хватит дерзости сделать два морских перехода. Однако на этом знаменитая удача Гая Юлия закончилась. Наш адмирал, Бибул, сумел перехватить тридцать его транспортных судов. Он спалил их, сжег живьем все их команды, а потом развернул громадный флот, чтобы помешать вернуться флоту Цезаря.

Поэтому к тому моменту положение Гая Юлия было шатким. За спиной его лежало море, он был блокирован, шансов на подкрепление у него не было, надвигалась зима, и вскоре ему предстояло встретиться с намного превосходящими силами противника.

Когда мы приближались к цели нашего марша, мой друг получил дополнительную депешу от Гнея Помпея: «Помпей, император, – Цицерону, императору. Я получил от Цезаря следующее предложение: мы должны немедленно начать мирные переговоры, распустить обе наши армии в течение трех дней, возобновить нашу старую дружбу, скрепив ее клятвой, и вместе вернуться в Италию. Я расцениваю это не как доказательство его дружеских намерений, а как признак слабости его позиции и осознания того, что он не может выиграть эту войну. Следовательно, зная, что ты бы со мной согласился, я отверг его предложение – которое, как я подозреваю, в любом случае было уловкой».

– Он прав? – спросил я Марка Туллия. – Ты бы посоветовал именно это?

– Нет, – ответил Цицерон, – и он прекрасно знает, что я бы такого не посоветовал. Я бы сделал все что угодно, лишь бы остановить эту войну – и конечно, именно поэтому Помпей никогда и не спрашивал моего мнения. Я не вижу впереди ничего, кроме бойни и развалин.

В то время я подумал, что даже для Цицерона это чрезмерно пораженческое мнение.

Помпей Великий развернул свою огромную армию в Диррахии и вокруг него и, вопреки предположениям, снова обустроился, чтобы выжидать. Никто из высшего военного совета не смог бы придраться к его доводам: с каждым прошедшим днем положение Цезаря становится все слабее, и в конце концов его можно будет вынудить сдаться с помощью голода и без сражения, да и в любом случае лучшее время для атаки будет весной, когда погода станет не такой изменчивой.

Цицерона разместили на вилле у самого Диррахия – она стояла на возвышенности, на мысе. Это было дикое место с впечатляющим видом на море, и я ловил себя на том, что мне было странно думать о Цезаре, стоящем лагерем всего в тридцати милях отсюда. Иногда я перевешивался через край террасы и выгибал шею, чтобы посмотреть на юг в надежде, что смогу увидеть какие-нибудь признаки его присутствия, но, само собой, ни разу ничего не увидел.

А потом, в начале апреля, развернулся поразительный спектакль. Погода несколько дней была спокойной, но внезапно с юга налетел шторм, завывавший вокруг открытого всем ветрам дома, и дождь начал с силой хлестать по крыше. Цицерон как раз сочинял письмо Аттику, который написал из Рима, чтобы сообщить, что Туллия отчаянно нуждается в деньгах. Из первой части ее приданого исчезли шестьдесят тысяч сестерциев, и мой друг вновь заподозрил, что Филотим занимается сомнительными делишками. Цицерон как раз диктовал: «Дай мне знать, если ей что-нибудь нужно. Умоляю тебя положить этому конец», – когда вбежал его сын Марк и сообщил, что в море появилось огромное количество судов и что там, возможно, идет сражение.

Надев плащи, мы поспешили в сад. Да, действительно, в миле или более того от берега виднелся громадный флот в несколько сотен судов – их швыряло вверх-вниз на больших волнах и быстро гнало ветром. Это напомнило мне о том, как мы сами чуть не попали в кораблекрушение, когда плыли к Диррахию в начале изгнания Цицерона.

Мы наблюдали за этим час, пока все суда не прошли мимо и не скрылись из виду… А потом постепенно начала появляться вторая флотилия: мне показалось, она куда хуже выдерживает шторм, но явно пытается догнать те суда, что прошли мимо нас раньше. Мы понятия не имели, за чем же наблюдаем. Кому принадлежат те призрачные серые суда? И вправду ли это битва? А если да, какой она принимает оборот – хороший или плохой?

На следующее утро Цицерон послал Марка в штаб Помпея – проверить, что там удастся выяснить. Молодой человек вернулся в сумерках в состоянии нетерпеливого предвкушения. Армия покинет лагерь на рассвете!

Ситуация была неясной. Однако оказалось, что отсутствующая половина армии Цезаря отплыла из Италии. Суда не смогли добраться до земли у лагеря Гая Юлия в Аполлонии – отчасти из-за нашей блокады, но также из-за шторма, который пронес их на шестьдесят с лишним миль вдоль берега. Наш флот попытался их преследовать, но безуспешно. По слухам, люди и боевая техника Цезаря выгружались теперь на берег близ порта Лисс.

В намерения Помпея входило разбить их прежде, чем они соединятся со своим предводителем.

На следующее утро мы вновь примкнули к армии и двинулись на север. Ходили слухи, что вновь прибывший генерал, с которым нам предстояло столкнуться, – Марк Антоний, помощник Цезаря. Цицерон надеялся, что так оно и есть, потому что знал Антония. Это был молодой человек тридцати четырех лет с репутацией дикого и своенравного военного – по словам Марка Туллия, ему было далеко до такого грозного тактика, как Цезарь. Однако когда мы подошли ближе к Лиссу, где, как предполагалось, находится Антоний, то обнаружили только его покинутый лагерь с точками десятков дотлевающих костров – он сжег на них все снаряжение, которое не смогли унести с собой его люди. Оказалось, Марк Антоний повел их на восток, в горы.

Мы сделали резкий разворот и замаршировали обратно на юг. Я думал, что мы вернемся в Диррахий, но вместо этого мы прошли мимо на некотором расстоянии, двинулись дальше на юг и после четырехдневного марша заняли новую позицию в обширном лагере, разбитом вокруг маленького городка Апсос.

Вот теперь люди начали понимать, насколько блестящим военачальником был Цезарь, потому что выяснилось, что он каким-то образом соединился с Антонием, который перевел свою армию через горные перевалы. И, хотя объединенные силы Гая Юлия были меньше наших, он вышел из безнадежного положения и теперь активно наступал. Ему удалось захватить селение у нас в тылу и отрезать нас от Диррахия. Это не было фатальным бедствием – флот Помпея все еще властвовал над побережьем, и нас могли снабжать морем и по берегу до тех пор, пока погода не стала бы слишком скверной. Но люди начинали тревожиться, как тревожится тот, кого окружают.