— Ладно, Елистрат, я все понял, — бесцветным голосом с трудом выговорил Степа. — Спасибо, что хоть меня не вяжешь да в острог не волочешь.

— Ты езжай, Степа, в свое ополчение монастырское. Вот отобьем врага от Москвы с Божьей помощью, а там, глядишь, и будет всем милость государева: и острожников выпустят, и разбойников простят, кои встали грудью за отечество, — с деланным воодушевлением произнес Елистрат. — А приметы мы запомнили. И не сумлевайся. Коль встретим злодея, тотчас повяжем, от нас не уйдет!

Степа молча кивнул в ответ, вскочил на коня и погнал его рысью по темным улочкам, сам не зная куда.

Джоана предложила Катьке вдвоем проводить Михася перед рассветом к месту дислокации их десятка, воспользовавшись для этой цели одним из возков, стоявшим в полной готовности во дворе усадьбы, который Джоана по привычке именовала каретой. Михась начал было отнекиваться, что, дескать, негоже ему, строевому бойцу, являться на службу не верхом, а в какой-то там карете. Но Джоана, не дав ему договорить, заявила привычно-повелительным тоном, вполне подобающим владетельной леди, что, во-первых, ни одним военным уставом, ни русским, ни английским, это не запрещается, а во-вторых, они проводят его не до самых ворот Кремля, а лишь до конца ближайшей улицы, на которой Михась пересядет в седло и предстанет перед товарищами во всей красе. Михась вынужден был согласиться, и они направились к пресловутой карете.

Катька, одетая в обмундирование дружинников Лесного Стана, при оружии, шла чуть впереди по-прежнему обнимающейся влюбленной пары, опустив голову, пиная носком сапога встречавшиеся на дорожке камушки. На душе у нее почему-то было муторно и тоскливо. Катька старалась отогнать тяжелые предчувствия, но они захлестывали ее вновь и вновь. «Да что ж это такое?! Распереживалась, как баба!» — обругала сама себя Катька. Она встряхнулась и, перейдя на скрестный шаг, с шипящим выдохом нанесла три молниеносных прямых удара руками по воздуху. А потом с ходу кувыркнулась через правое плечо, в ноги воображаемому противнику, успев прямо в полете выхватить из ножен любимый кортик и на выходе из кувырка, привстав на одно колено, длиннющим выпадом нанесла смертельный удар под ребра, прямо в печень. Встав на ноги и отряхнувшись, она, как ни в чем не бывало, продолжила путь к карете, с лязгом кинув кортик обратно в ножны.

— Молодец, сестренка! — одобрил Михась проделанную ею, в общем-то, несложную боевую связку.

«Надо же, обратил внимание на сестру», — с легкой горечью подумала Катька.

Она поздоровалась с возницей, объяснила, куда ехать, и, распахнув дверцу, легко запрыгнула внутрь просторной боярской колымаги. Михась с галантной нежностью помог Джоане сесть в карету. Потом он сбегал в находящуюся рядом конюшню, взнуздал и оседлал своего коня, подвел к карете и привязал к запяткам. Наконец Михась присоединился к девушкам, и они еще затемно тронулись в путь.

На выезде из улочки, выходившей на обширную площадь перед Большими воротами Кремля, карета развернулась и остановилась. Небо уже начинало светлеть, но до рассвета оставался еще почти час. Катька первой выпорхнула из кареты, отошла на несколько шагов и, положив ладонь на рукоять пистоли, принялась осматривать прилегающую местность, то ли оберегая Михася и Джоану от возможной опасности, то ли просто не желая лицезреть их прощальных объятий и поцелуев.

— Прощай, любовь моя!

— До свидания, любимый! Мы снова вместе, и эта разлука будет недолгой!

— Да, цветик мой аленький! Я вернусь к тебе очень-очень скоро!

Но не дано человеку предугадать свое будущее. И затруднительно ответить на вопрос, что лучше: жить в счастливом неведении грядущих бед или влачить тяжесть уныния, не имея возможности ободриться предвкушением близкого счастья?

Они расстались. Михась вскочил в седло. Джоана, уже подошедшая было к распахнутой дверце кареты, вновь кинулась к своему возлюбленному. Михась нагнулся к ней, неловко обнял за плечи. И леди Джоана, не дрогнувшая в неравной схватке с испанцами на борту захваченной ими «Принцессы», не проронившая ни единой слезинки во время кровавой бойни в своем замке, когда Разик вырвал ее из лап негодяев, с улыбкой выходившая из полудюжины смертельных ловушек, когда вместе с Катькой отправилась разыскивать жениха, вдруг заплакала навзрыд, как простая деревенская баба. Она рыдала, судорожно раскрыв рот, содрогаясь всем телом, не в силах справиться с внезапным приступом горя и отчаяния. Ее отчаяние передалось Михасю, на миг парализовало его волю, и он застыл, не зная, что ему делать.

Катька, резко развернувшись, бросилась к подруге, обняла ее, оттащила от Михася, прижала голову к своей груди, зашептала на ухо какие-то слова, повела к карете.

— Езжай, братик, езжай! — бросила она через плечо, чувствуя, что сама вот-вот расплачется.

Михась пришпорил коня и, не оборачиваясь, помчался через площадь к кремлевским воротам. Но на полпути он резко натянул поводья, так, что конь закинулся назад, взвился на дыбы. Михась осадил своего скакуна, развернул на месте и долго глядел вслед карете, уже скрывшейся в темном проеме улочки.

Стряхнув наконец охватившее его оцепенение, дружинник хотел было вновь направиться к воротам, как вдруг его внимание привлек стук копыт, раздавшийся с улицы, соседней с той, по которой недавно уехала карета. Михась насторожился, расстегнул кобуру пистоля и шагом пустил коня навстречу неизвестному всаднику.

Всадник выехал из улицы на площадь и, увидев Михася, остановился. То же самое сделал и дружинник.

— Кто такой?

Они оба одновременно задали этот вопрос друг другу и некоторое время молчали, ожидая ответа.

— Я — страж московский. А ты кто будешь? — наконец требовательно произнес всадник.

— А я — дружинник поморской дружины боярина Ропши, — спокойно ответил Михась и добавил с подчеркнутым недоверием в голосе: — Ну и почему ты не на заставе, стражник?

— А ты почему не в дружине, воин? — в тон ему откликнулся незнакомец. — Я поморских дружинников многих знаю. Может, имя свое назовешь?

— Откуда ж ты нас знаешь, стражник?

— Не важно! Имя? — грозно выкрикнул всадник, с лязгом выхватывая саблю из ножен.

По-видимому, огнестрельного оружия у противника не было. Михась, поколебавшись какое-то мгновение, решил, что он ничем не рискует, и, слегка пожав плечами, выпалил привычной скороговоркой:

— Головной первого десятка первой сотни Северной тысячи поморской дружины Михась!

Всадник на секунду замер, затем с ненавистью воскликнул:

— Врешь, вражина! Михась погиб на Засечной черте! — и, пришпорив коня, ринулся на дружинника, крутя саблю над головой.

Михась, вскинув руку с пистолем, нажал на спусковой крючок. Щелкнул кремень, высекая искру, ярким огоньком вспыхнул порох на полке. За тот короткий миг, пока огонек достигал запального отверстия, следовало подправить линию прицела. И Михась чуть качнул ствол, но направил его почему-то не в силуэт нападавшего, а в грудь его коня. Грянул выстрел. Конь, остановленный пулей, споткнулся на всем скаку, завалился на бок. Всадник с похвальной ловкостью и проворством соскочил с седла, по инерции пробежал вперед, но все-таки не удержался на ногах и кубарем покатился по земле. Он почти сразу поднялся, так и не выпустив из руки саблю, но, вставая, невольно охнул, рефлекторно схватившись левой рукой за грудь.