Свирепый ветер, судя по показаниям анемометра, установленного на мостике, прогонял воздух со скоростью в тридцать два метра в секунду, а отдельные порывы удваивали эту цифру или хотя бы увеличивали ее в полтора раза. Снежная картечь неистовствовала, как громадный рой диких пчел; эти холодные насекомые так свирепо жалили лицо Горова, что у того слезились глаза.

— Обойдем айсберг вокруг и вернемся на подветренную сторону, — силясь докричаться до стоявших буквально плечом к плечу своих подчиненных, еле умещавшихся на тесном мостике, скомандовал капитан.

Он слишком живо представлял уходящий на тридцать метров ввысь обелиск, ожидавший их с той стороны айсберга, но выбирать было не из чего. Наветренная сторона горы вообще не была доступна.

— На другую сторону — и потом что? — спросил Жуков.

Горов заколебался в раздумье.

— Ну, может, удастся канат на верхушку закинуть. Человек по канату туда взберется. Зацепимся, страховочный батут натянем.

— Канат? Забросить на верхушку? — Жуков не верил в успех затеи. Он склонился к капитану, вплотную приблизив свое лицо к уху Горова, чтобы поделиться своими сомнениями: — Ладно, пусть это получится, пусть за лед удастся зацепиться, пускай. Может быть, это и мыслимо. Но не забывайте: это задача о двух подвижных телах. И айсберг, и наше судно не стоят на месте.

— Положение отчаянное. Может, и получится — с перепугу. Не знаю. Попробовать надо. Есть время, есть место, осталось только начать.

Если бы несколько человек, оснащенные всем нужным снаряжением, оказались бы каким-то образом — с помощью страховочного бакена, скажем — перенесены с подлодки на верхушку айсберга, то остальное — дело техники: они, например, смогли бы заложить заряд и, взорвав его, создать уютную бухту, в которую сумели бы пробраться надувные спасательные плоты. А там мыслимо и закинуть канат на верхушку айсберга. А имея натянутый канат, спускаться с ледовой горы было бы не труднее, чем мухе ползать по вертикальной стенке.

Жуков посмотрел на часы.

— Три с половиной часа! — прокричал он, перекрывая ветер, дувший так, словно конец света уже наступил.

— Очистить мостик! — скомандовал Горов. И затем запустил тревожную сигнализацию режима погружения.

Когда минуту спустя он добрался до рубки управления, первое, что он услышал, были слова мичмана:

— Зеленый на борту!

Жуков и Семичастный уже ушли в свои каюты, чтобы переодеться в сухое.

Сходя с бронированной башенки по лестнице, капитан стряхивал со ступенек хрупкие нашлепки льда и был остановлен офицером, руководившим погружением.

— Капитан?

— Я иду переодеваться. Погрузите лодку на двадцать три метра и верните ее в тень подветренной стороны айсберга.

— Слушаюсь.

— Я буду минут через десять.

— Есть.

В своей каюте, уже скинув промерзшие и промокшие полярные одежды и облачившись в сухую флотскую форму, Горов присел на краешек стула возле письменного стола и дотронулся до фотографии сына. Все на снимке смеялись: гармонист, сам Горов и маленький Никки. Но самая лучезарная улыбка была у малыша: он улыбался от всей души. Одной ручонкой он вцепился в ладонь отца. В другой руке мальчик держал рожок ванильного мороженого, которым перепачкал верхнюю губу. Пышные, развевающиеся на ветру золотые волосы. Сколько радости и любви в этом снимке! Дитя всегда освещает жизнь светлым и добрым сиянием.

— Клянусь, что управлюсь так скоро, как это только можно, — произнес Горов еле слышно, обращаясь к фотографии.

Мальчик глядел прямо ему в глаза и улыбался.

— Я спасу людей. И успею до полуночи. — Горов с трудом узнавал собственный голос. — И не буду больше высаживать на чужие берега убийц и диверсантов. Теперь я буду спасать людей, Никки. И знаю, что смогу. Я не дам им погибнуть. Обещаю.

Он сильно сжал пальцами, которые от отлива крови побелели, фотографию.

Безмолвие в каюте угнетало, потому что это была тишина мира, того мира, куда пришлось уйти Никки, это была тишина утраченной навсегда любви, тишина будущего, которого никогда не будет, снов, которые снова и снова возвращаются.

По коридору кто-то шагал, насвистывая. Человек явно направлялся к двери каюты Горова.

Свист подействовал на капитана как отрезвляющая пощечина: Горов дернулся и сел прямо. Он вдруг понял, каким же он стал сентиментальным. Он переживал свою повышенную чувствительность как что-то недостойное. Сентиментальность не помогала и не могла помочь примириться с утратой, то, что Горов позволял себе расчувствоваться, оскорбляло дорогие его сердцу воспоминания о сыне.

Злясь на себя, Горов отложил фото. Потом поднялся и вышел.

* * *

Лейтенант Тимошенко в течение последних четырех часов был свободен от вахты. Он пообедал, потом вздремнул на пару часиков. И вот в восемь сорок пять, за четверть часа до урочного времени он опять вернулся в рубку центра дальней связи, готовясь заступить на вахту, которая продлится до часу ночи. Один из его подчиненных работал с техникой, пока лейтенант Тимошенко, сидя за рабочим местом в углу, читал журнал и потягивал горячий чай из алюминиевой кружки.

Капитан Горов, сойдя со сходного трапа, направился к Тимошенко.

— Лейтенант, по-моему, наступило время выйти на прямую связь с людьми на айсберге.

Тимошенко отставил кружку и поднялся.

— Что, снова всплываем?

— Через несколько минут.

— Хотите поговорить с ними?

— Доверяю это вам, — сказал Горов.

— А что я им скажу?

Горов наскоро поведал лейтенанту итоги обследования айсберга, то есть все то, что удалось понять троим дозорным на мостике во время обхода вокруг огромного острова изо льда, а именно: наветренная сторона безнадежна из-за бури, а подветренная сторона представляет собой отвесную стену, — и в общих чертах набросал план использования спасательного бакена со страховкой.

— И скажите им, что мы будем сообщать о каждом своем шаге.

— Есть.

Горов направился к выходу.

— Подождите! Они наверняка поинтересуются, есть ли вообще какой-то шанс на спасение. Что вы думаете, капитан, на этот счет?

— Шансы не слишком велики. Если честно.

— Значит, мне не стоит вводить их в заблуждение?

— Думаю, честность лучше всего.

— Так точно.

— Однако, знаете, убедите их, что мы постараемся. Мы готовы на все, что только под силу человеку. И мы сделаем то, что требуется, не так, так иначе. Что бы там ни было против нас, мы, с помощью божией, будем стараться, у меня такая решимость... за всю свою жизнь не припомню, чтобы я был таким решительным. Это вы им тоже скажите, лейтенант. Обязательно постарайтесь донести до них это. Обязательно.