Ей запрещалось сидеть на диванах и стульях. Она могла смотреть телевизор, когда Пратима его включала, но ей приходилось либо стоять, либо сидеть на полу. Но опять же, она ничего не имела против этого. Но иногда, когда она оставалась одна, то садилась на все стулья, кресла и диваны, чтобы просто узнать, каково это в них сидеть. Она была очень осторожна и всегда убирала следы с диванов и кресел: она снова их чистила и стучала по ним специальным веником, чтобы разровнять поверхность. Спустя какое-то время она совершенно потеряла интерес к запретной мебели и не прикасалась к ней, даже когда была одна.

Однажды вечером Пратима обратилась к Милли, завороженной просмотром сериала Киун ки сас бхи кабхи баху тхи[108]:

– Не откидывайся на спину, а то позвоночник испортишь.

Милли сидела на полу, прислонив спину к углу пустого кресла. Она выпрямилась, но ее спина все еще касалась его.

– Наклонись вперед еще немного, – сказала ей Пратима.

Милли подчинилась, но так и не поняла, в чем было дело.

Через десять минут Милли, полностью погрузившаяся в мир сериала, вновь услышала голос Пратимы, который на этот раз был более возмущенным:

– Сколько еще раз мне нужно сказать тебе, чтобы ты не облокачивалась об этот стул? Выпрямись!

На следующий день, перед тем как включить телевизор, Пратима напомнила Милли:

– Не прислоняйся к мебели.

Милли кивнула. Сейчас внимание девушки не было затуманено событиями, происходящими на экране.

Возможность просмотра телевизора зависела от настроения Пратимы. Как правило, Милли разрешалось его смотреть, когда она закончит все дела по дому. Все дело было в том, что при просмотре телевизора отсутствовала какая-либо дискриминация: Милли нравилось сидеть перед экраном, и она всегда была настолько заворожена этим аудиовизуальным развлечением, позволяющим ей смотреть и слушать людей, находящихся далеко от нее, что получала настоящее удовольствие от просмотра чего угодно, лишь бы там были хоть какие-то действия и разговоры. Со временем она все-таки стала более избирательной. Сериалы ей нравились больше, чем выпуски новостей, фильмы – больше, чем ток-шоу, а музыкальные клипы – больше, чем фильмы. Милли быстро запомнила, в какое время идут наиболее интересные передачи, но возможность их просмотра полностью зависела от прихоти Пратимы. Она была из тех, кто свято верил в то, что слуги «сядут на шею», если потакать их желанию смотреть телевизор всякий раз, как им захочется, и она была категорически против того, чтобы они делали что-либо, что им нравится. Всякий раз, когда она чувствовала излишнюю веселость у Милли, причиной чего, бесспорно, были сериалы, она тут же придумывала ей различные дела по дому. Если Милли делала их достаточно быстро и у нее появлялось время посмотреть телевизор, то Пратима пользовалась своим правом госпожи:

– Хватит сидеть здесь и смотреть телевизор. Иди на кухню.

Милли никогда не удавалось найти какую-то видимую причину к такого рода распоряжениям Пратимы, в отличие, к примеру, от ее требований, связанных с мебелью. Но тем не менее приказ есть приказ, поэтому Милли никогда не задавала лишних вопросов и уж тем более не пыталась оспорить решение хозяйки. Такое непостоянство держало Милли в напряжении каждый вечер: сможет ли она сегодня посмотреть Нуккад[109]? Или хозяйка будет не в духе и отправит ее на кухню, откуда она сможет услышать все диалоги, но ничего не увидит?

В Джамшедпуре тема со случайной поломкой или порчей вещей стояла крайне остро. У Пратимы было много свободного времени, и она имела возможность потратить его на то, чтобы прикипеть ко всем вещам в своем доме. Предметом особой привязанности было то, что она называла «витриной»: шкаф из дерева, высотой около шести футов с полками и стеклянным фасадом. Внутри стояли самые милые ее сердцу вещи: фарфоровые тарелки, чашки с блюдцами, несколько фотографий в рамочках, стеклянные и глиняные безделушки. Это было все то, что, по ее мнению, как нельзя лучше подчеркивало статус жены госслужащего. Та посуда, что стояла на «витрине», никогда не вынималась и не использовалась даже в тех случаях, когда в дом приходили гости Пратимы и Дебдулала, которым они старались понравиться. Эта кухонная утварь была исключительно для показа. Вопрос, для кого же на самом деле она демонстрировалась, для самих себя или для нечастых гостей в доме, оставался открытым. Милли не разрешалось касаться содержимого этого шкафа ни при каких обстоятельствах, хотя он и без того постоянно был заперт. Однако это совершенно не означало, что Пратима не жаловалась на то, какими грязными и пыльными кажутся вещи внутри, в чем безусловно винила Милли. К тому времени Милли уже усвоила, что отвечать на подобного рода придирки не стоит. Если бы этот фарфор когда-либо использовали, то Милли обязали бы мыть его с особой осторожностью и деликатностью, словно в ее руках находилась не тарелка или чашка, а младенец. Подобного рода перспектива наполняла Милли ужасом.

Поэтому, когда ей было сказано помыть шкаф: «Вынь оттуда все содержимое, я не хочу, чтобы между ними оставалась пыль, понятно тебе?», Милли подумала, что избежала большой опасности. В конце концов, намного безопаснее было просто помыть шкаф, а не протирать каждую хрупкую вещь, стоящую в нем. Она очень аккуратно вытаскивала посуду из шкафа, заворачивала в газету и клала на пол. Пратима все это время сидела на табурете и наблюдала:

– Будь осторожной. Очень осторожной. Я не хочу, чтобы что-то разбилось.

С того времени как Милли начала протирать пыль внутри шкафа и до того момента, пока не положила все его содержимое обратно на место, ее руки дрожали от волнения, и ей казалось, что она практически не дышит. Затем она решила еще раз проверить, ничего ли не забыла убрать внутрь, как вдруг краем глаза она увидела что-то на полу. Повернувшись, она увидела газету, на которой, как ей показалось, лежало что-то, что она забыла убрать, но это просто была большая картинка. Милли настолько нервничала, боясь наступить на что-нибудь хрупкое, что потеряла равновесие, слишком резко подалась назад и ударилась о шкаф плечом. На стекле появилась тонкая трещина. Пратима на какое-то время потеряла дар речи. Милли замерла в ожидании ее реакции – каждая секунда казалась вечностью. После столь долгого ожидания крик и пощечина показались облегчением – они в любом случае были неизбежны.

– Я вычту стоимость стекла из твоей зарплаты, вот увидишь, – закричала она. – Все, что ты сломаешь, маленькое или большое, – все отразится на твоей зарплате. Это научит тебя впредь не ломать те вещи, которые ты не можешь позволить себе приобрести.

Это были отнюдь не угрозы, сделанные сгоряча. Впоследствии, на протяжении всего срока ее работы в Джамшедпуре, если Милли что-то разбивала или ломала, Пратима тут же вычитала эти деньги из ее жалованья.

Когда Милли уже начала думать, что останется в Джамшедпуре навсегда, она отправилась в отпуск в свою деревню, где мама сообщила ей, что к Дебдулалу и Пратиме она не вернется, а вместо этого поедет в Мумбаи, где платят в пять раз больше. Об этой работе им рассказала Сабина, христианка из их деревни, которая сейчас работала горничной в Мумбаи. Милли ее почти не знала. Когда Сабина вернулась на месяц в деревню после того, как год отработала в Мумбаи, она всем рассказала, как много богачей там ищут себе горничных. Джозеф, местный священнослужитель, всегда стремился улучшить безнадежную жизнь бедняков своей общины и старался сделать все возможное, чтобы помочь им с поиском работы. Используя свои немногочисленные связи, он находил им «работу по мелочи», как они ее называли, или искал что-то с помощью благотворительных организаций. То, что ему удавалось найти, не было чем-то грандиозным. То недельная подработка на фабрике по производству бутылок, то чуть более прибыльная работа продавца тамариндов, манго или цветков мадуки, а иногда ему удавалось устроить кого-то на курсы обучения различным специальностям, которые проводили негосударственные организации в Патне: для женщин, к примеру, это были курсы по прядению шерсти. Но конечно же с работой горничной в Мумбаи такого рода предложениям сложно было конкурировать. Кроме того, вся работа для женщин в деревне сводилась к сбору хвороста, выпасу коров и полевым работам. Вот, пожалуй, и все. Собственно, поэтому многие девушки примкнули к лесным партизанским отрядам, так как они позволяли заниматься разного рода деятельностью, а не чем-то одним. Зарплата в Мумбаи была высокой, и это озна чало, что домой можно было высылать больше денег, учитывая тот факт, что горничные живут и питаются в домах, где они работают, и имеют возможность сберегать бо́льшую часть жалованья. Поэтому, когда Джозеф услышал об этом от Сабины, он преисполнился самых радужных мыслей.