– Артур, прости меня, – пролепетала она, – но кто-то должен расплатиться за ошибку, которую мы с отцом совершили там, в амазонской сельве…

– Это он её совершил, а не ты, – лихорадочно прошептал я, схватив её лицо в свои ладони. – Ты ни в чём не виновата, слышишь?

– Я знаю, но Аламеда тоже ни в чём не виновата, – сказала Лиз, смотря мне в глаза. – Она лишилась своей жизни и любви и вправе бороться за себя. Скажи, разве не так? Разве можно её в чём-то упрекнуть? Разве в праве я убивать её во второй раз?

– Мне тоже очень жаль эту бедную туземку, но мой выбор между ею и тобой очевиден. Аламеда давно мертва, мы просто должны помочь ей обрести вечный покой, – говорил я, тряся Лиз за плечи, но она лишь качала головой. – У неё была возможность начать новую жизнь в другом мире, но она её отвергла. Неужели ты не понимаешь, что Аламеда этого и добивается: завладев твоим телом, она отомстит твоему отцу, заберёт тебя у него так же, как он забрал у неё Роутэга!

– Артур, я не могу убить её снова… – Лиз отвела глаза, колени подогнулись, но я успел подхватить её и опустился вместе с ней на землю, на обочину промёрзлой просёлочной дороги, рядом со следами заледеневшей колеи.

Не выпуская её из рук, я продолжал уговаривать, но слишком хорошо изучил мою Лиз и понимал, что означали сказанные ею слова. Моё сердце защемило от невыносимого отчаяния, в глазах всё поплыло от предательских слёз. Она целовала меня в веки и подбородок, и я с болью понимал, что больше никогда не смогу ощутить этих поцелуев.

Мы оба молчали. Я знал, что Лиз права. Права, чёрт побери! Но не мог произнести этого вслух, не мог одобрить подписанный ею самой себе смертный приговор, не мог принять её жертвенного решения.

Пошёл снег, а мы так и сидели на земле обнявшись, и белые хлопья ложились на нас, словно желая скрыть от всех и вся. По обе стороны от дороги простиралось замёрзшее голое поле с остатками редких колосков пожухлой пшеницы, которую вовсю клевали чёрные дрозды. Я не заметил, как к нам приблизилась знакомая фигура в поношенной клетчатой шали.

– Смотрю, ты привёл её, доктор. Быстро справился, – сказала Лула. – Пойдёмте в шатёр. Я сейчас же приготовлю всё к обряду.

Я в очередной раз посмотрел Лиз в глаза и, прочтя в них окончательное «нет», сказал цыганке:

– Лиз не хочет проводить обряд, – последние слова сорвались с моих губ отчаянным хрипом, и я сжал зубы, чтобы не завопить на весь лес, что я люблю её и не хочу терять.

– Всё понятно, – кивнула Лула, как будто знала, что этим оно и закончится. – Зайдите хоть ко мне погреться, не околевать же теперь на обочине.

Идти нам и правда было некуда. У меня на квартире, наверняка, уже появились санитары из клиники, если не целый наряд полиции. А мне так хотелось пробыть с Лиз ещё немного, до конца испить наш единственный и, возможно, последний день вдвоём.

Мы сидели возле земляной печи и смотрели, как улетают в небо частички золы. Я обнимал Лиз за плечи и дышал мёдом её мягких волос. Она сняла пальто и оказалась в том самом кремовом платье, которое я видел на ней, когда она впервые появилась в моём кабинете. Лула молча курила свою трубку и смотрела на Лиз, еле заметно кивая, будто только что прочла её, как раскрытую книгу, и нашла все подтверждения своих ранних домыслов.

Дочери Лулы, принеся нам ароматного травяного чаю и свежих лепёшек, тоже сели к огню. Я убедил Лиз поесть, и к ней немного вернулись силы, а возможно, секрет заключался не в еде, а всё в том же травяном чае. Если бы учёные доктора знали силу некоторых целебных растений, то, наверное, могли замечательно обходиться без лекарств…

Внезапно Лула отложила трубку и тихо запела. Это была грустная баллада о любви, слова которой на смеси румынского и венгерского я почти не разбирал, но даже в еле слышном пении гадалки сквозило то исступление и отчаяние, какими всегда наполнены цыганские песни.

Голос её крепчал, звенел всё громче, надламываясь горловым хрипом. Его тембровые оттенки проникали в душу и застревали острыми занозами. Вскоре к этому низкому и шероховатому голосу присоединились два позвонче и помоложе. Дочери Лулы принялись подпевать матери и всё смелее отхлопывать ладонями ритм. Внезапно кто-то за спиной ударил по струнам гитары и женские голоса сменились мужским надтреснутым баритоном: в полах шатра, уперевшись одной ногой в перевёрнутый медный чан, стоял цыган с густыми чёрными усами и всклоченной бородой и пел, перебирая заскорузлыми пальцами тугие струны. А мы с Лиз хоть и разбирали с трудом слова песни, но прекрасно понимали, о чём она: иступленные лица певцов, их надрывные голоса отражали всю нашу боль, наши несбывшиеся надежды и мечтания. Я чувствовал, как Лиз дрожит в моих объятиях, однако посмотрев на неё, увидел, что она улыбается.

А потом у Лиз случился приступ… Тело изгибалось дугой, она бредила, что-то говоря о морских чудовищах и о каких-то ярко-красных цветах…

– Если скажешь, доктор, проведу обряд, пока она без памяти, – проронила Лула, пронзая меня своим решительным чёрным взглядом.

Я глубоко вздохнул и, закрыв глаза, отрицательно мотнул головой:

– Без её согласия не могу, так было бы неправильно.

– Много что в нашей жизни неправильно, но если всегда поступать по совести, рискуешь проиграть. Разве ты не знал этого, доктор? Скорее всего, это твоя последняя возможность. Девушка почти потеряла себя. Я попытаюсь вернуть её. Ну, что ты решил?

– Нет, Лула, – стиснув зубы, еле проговорил я. – Не могу. Лиз должна сама принять это решение…

– Ну, смотри… – она поднялась и вышла вслед за дочерьми и цыганом, а мы с Лиз остались одни.

Я просто сидел, склонившись над её изгибающемся в судороге телом и вслушиваясь в невнятные бормотания. Голова моя была пуста. Я ни о чём не думал, потому что для меня уже не существовало «завтра», ведь в нём не было Лиз.

Она очнулась к вечеру, а жидкая похлёбка и ароматный травяной чай быстро помогли ей прийти в себя. Через отверстие в вершине шатра заглянула бледная луна. Я сказал Лиз, что должен отвезти её в клинику, но она наотрез отказалась, и Лула разрешила нам остаться на ночь. Я заплатил ей сполна и за кров, и за данные мне вещи, и за несостоявшийся обряд изгнания чужой души. Она даже запротестовала, сказав, что ей столько не требуется, но я настоял. Зачем мне теперь нужны были деньги?

Пришла ночь, но мы с Лиз гнали от себя сон, чтобы ещё немного продлить этот день. Мы лежали рядом на соломенной подстилке, глядя в отверстие шатра на звёздное небо. Я рассказывал ей о созвездиях и о том, как в древности первые мореходы определяли по ним правильный курс, создавая карты неба из палочек и ракушек. Она следила за движением моих пальцев, рисующих в воздухе Дракона и Центавра, Кассиопею и Большую Медведицу, а потом положила голову мне на плечо, и моей щеки коснулись её мягкие волосы. Я глубоко вдохнул их аромат и задержал дыхание, чтобы запомнить этот запах, и вдруг Лиз поднялась, склонилась надо мной и неожиданно поцеловала так, как я всегда мечтал – страстно и трепетно. Её пальцы заскользили по моему лицу, шее и груди, а затем принялись расстёгивать пуговицы на моей рубашке.