Егор все пытается умять, упихнуть эту махину в свое поле зрения – и думает о том, что за рекой все же есть и жизнь, и цивилизация, так что пускай Полкан теперь уймется и перестанет на него гнать за какие-то там паспорт и телефон.

А что думает Полкан, неизвестно. Он все стучит по тепловозной броне и надрывается:

– Граница Московской империи! Проверка документов! Открывай, едрить тебя, вылазь!

Фары у тепловоза все горят – и в его свете хорошо видна расположенная в паре сотен метров застава: людишки выглядывают из-за мешков с песком, целятся в тепловоз из каких-то своих крохотных стручков, то ли автоматиков, то ли пулеметиков.

Поезд стоит на месте, хотя он с лету снес бы всю эту их заставу. Снес бы, съехал бы по перещелкнутой стрелке к Посту и половину Поста тоже снес. Но люди в поезде не могли о стрелке знать; выходит, остановились они по требованию.

Люди в поезде…

Да где там люди? Наружу выходить никто не спешит; в чуть освещенных бойницах, кажется, перемещаются какие-то силуэты, но близко к стеклам не подходят. Дверцы в клепаных боках остаются плотно задраены. И двигатель продолжает глухо гудеть, как будто экипаж не решил еще окончательно, что ему дальше делать.

Полкан нагибается к насыпи, набирает в руку камешков и принимается швырять их в ветровое стекло тепловоза. Камешки бьются о стекло: тюк, тюк, тюк. Внутри терпят все это, не отпирают. Лупит автоматным прикладом в борт – молчание.

– Открывай, сука!

Он набирает воздуху и идет ко второму, пристегнутому локомотиву. Егор шагает следом за ним, на ходу натягивая противогаз: от едкого пара у него уже слезятся глаза, а снова в лазарет не хочется.

Подбегает Тамара.

Хватает Полкана за ворот. Умоляет:

– Сережа! Давай уйдем! Не трогай это! Не нужно!

Он отгоняет ее прочь.

Она смотрит на него и плачет, пока это видит только Егор. Потом она раскашливается в зеленом смраде, закрывает рукой рот и говорит Полкану на прощание:

– Ну и пропадай тогда! Егор! Пошли со мной! Живо!

– Отвали, ма! Отвали от меня!

И она уходит, перхая.

Егор с Полканом идут вдоль тепловозов, выискивая какую-нибудь лазейку. Впереди – утопленные в речном мареве пассажирские вагоны без пассажиров. Вагоны стоят смирно, и никто из них не вылезает, никто не интересуется, в чем причина остановки, никто не скандалит, требуя пропустить поезд дальше. И черт знает, что в них там за груз.

И тут Егор – Егор первым, потому что слух у него тоньше – улавливает это. Какой-то шум. Стон. Голос улья. Неразборчивый. Странный. Исходящий от поезда. Он одергивает Полкана:

– Погоди… Постой…

Но его глушат.

Оба локомотива сразу, одновременно принимаются реветь – оглушительно, до контузии громко реветь, так что от них хочется скорей бежать прочь. И Полкан, чертыхаясь, бросает осмотр, не начав, и отступает, и Егор за ним.

В эту секунду в головном локомотиве открывается дверь.

2.

Двор коммуны забит до отказа: вывалили все, кто может стоять на ногах. Люди вылезают на крыши, двигают рассаженных там Полканом стрелков, пялятся на мост. На небо подняли оранжевую каменную луну, света от нее немного, но людям хватает, чтобы видеть въехавший к ним из пустоты поезд. Хватает, чтобы понять, что большая его часть пока так и застряла в этой пустоте. Охрана на воротах впала в прострацию, народ выбредает за ограду и самовольно прет к заставе.

Мишель со своим рюкзаком выходит за ворота беспрепятственно, затеревшись в кучку зевак, которые изучают состав опасливо, с расстояния. Стоит, держа Сонечку Белоусову за руку, Сонин отец Аркашка, одутловатый и измызганный. Сонечка смотрит на Мишель, машет ей рукой. Кричит, смеясь:

– Завт’а ут’ом стобы бы’а в сколе как стык!

Мишель ей тоже машет. Завтра утром… Кто же знает, где она будет завтра утром.

Аркашка дергает Соню к себе, как разлаявшуюся собаку на поводке – чтобы привести в чувство, и продолжает спор:

– Пассажирский, точно говорю тебе!

– Какой пассажирский! Товарняк это. Глянь, какой длинный. В пассажирском сколько вагонов? Пятнадцать? А этот вон!

– Типа ты видишь, сколько там вагонов. Вон, на мосту-то не видать ничего!

– Да какой пассажирский! Вы че? Откуда там столько пассажиров-то наберется, с той стороны! Там же расхерачено все было!

– Ладно, блин. А товары-то какие там еще? Тоже скажете!

– Может это… Решили сообщение наладить? Чтоб как раньше…

– С кем сообщение? С кем сообщение, дубина ты стоеросовая? Молчал бы уж, не позорил перед людьми!

– Ну вон же, стоит же поезд, е-мана, значит, все там есть! В Москве нет поездов, а у них за рекой – вона, есть все. Может, с Перми, а может, из Ебурга… Или с Владика доехали! А мы все – дикие там, дикие… Нормалды, е-мана, ниче не дикие! Не дичей наших!

– Доехали, ага. И че хотят?

– Ну че… Че-че… Вряд ли они к нам столько ехали-то… У нас-то тут чего…

Мишель слушает их, а смотрит на Сонечку. Не хотела, а присохла к ней за эту неделю в школе. К ней и к Алинке. И к Ване Виноградову. Но это все здесь. А Мишель не отсюда.

Сейчас – самое время отвернуть от толпы, прижаться к теням и уйти по рельсам в темноту. Фонарь есть, пистолет украден, подаренной тушенки в рюкзаке еще полно – ранец оттягивает плечи, но с этим горбом ей хватит еды на неделю; Мишель рассказывает себе о том, что Саша не зря и неспроста передал ей этот унизительный подарок. Теперь она сможет добраться до его семьи и попроситься в нее – ведь, чтобы ни случилось с ним самим, в ней теперь живет его частичка.

А поверят ей?

Наверное, поверят. Отец у него доктор, значит, добрый человек, и терпеливый. Через неделю и через две живот еще виден не будет; ну что ж, если выгонят, то она сможет где-нибудь перекантоваться, а потом вернется к ним уже с ребенком на руках. С ребенком, который будет до того похож на Сашу, что никаких сомнений ни у кого уже не останется.

А не рано ли она решила идти к ним?

Не рано ли поставила на Саше крест? И почему – только потому что ведьма запретила ей его ждать? Времени с их встречи не прошло еще и месяца. Экспедиция может затянуться еще на долгие недели. Какое право Мишель имеет отчаиваться так рано? Это не предательство?

Мишель дошла до насыпи; она в слепой зоне – все глаза обращены только на поезд. Иди, беги – никто не заметит. Но ноги не идут.

Может быть, те, кто приехал на поезде, что-нибудь знают о казацком отряде? Встретили его на пути – рельсы ведь тут одни – и обменялись новостями? Может, ведьма ошиблась – или нарочно запугала Мишель, чувствуя, что та ее ненавидит?

Рано.