Судя по шагам, вошли несколько человек. Что-то тяжело упало на бетонный пол. Что? Смотреть не хотелось.

Шаги удалились, дверь снова заперли снаружи.

Моника долго медлила, прежде чем открыть глаза. Потом повернула голову.

Посреди комнаты лежал ничком какой-то человек. Лица не видно. Камуфляжный комбинезон, вымазанные грязью черные ботинки. Руки скованы за спиной. Темные волосы. Томас?

Моника вскочила.

Похож, только вот одет по-другому.

Она спешно приблизилась. Мужчина точно — руки слишком мускулисты для женщины. Обошла его кругом и увидела лицо.

Томас!

Мысли понеслись вскачь. Он пришел за ней! Он знал, где ее искать. Одет как солдат. Где же остальные?

В другое время ей стало бы дурно при виде человека в наручниках и без сознания, но нынче время было особое, и появление друга наполнило ее такой радостью, что она едва не расплакалась.

Встав на колени, она легонько потрясла его за плечо, прошептала:

— Томас!

Дышал он ровно. И она потрясла сильнее:

— Томас!

Щека прижата к полу, губы смяты. Однодневная щетина. Волосы растрепаны.

— Томас!

Он шевельнулся, было и тут же снова затих.

Она встала, оглядела его с ног до головы. Что же он за человек на самом деле? Сто раз ее мысли обращались к Томасу Хантеру, начиная с того дня, как он похитил ее ради ее собственной безопасности. Ради спасения мира — так он сказал. Что показалось бы полным бредом любому трезвомыслящему человеку.

Теперь-то она понимала. Он был особенным. Знал то, чего не мог знать, и готов был рисковать жизнью, защищая это знание.

На личном уровне — защищая ее. Спасая ее.

Моника взглянула на камеру слежения. Смотрят, конечно же. И слушают.

Подойдя к раковине, она зачерпнула лабораторным стаканом воду из тазика (проточной воды внутри горы не имелось, во всяком случае, ее не было в этой комнатушке), сдернула с вешалки полотенце и вернулась к Томасу. Намочила полотенце и осторожно протерла ему лицо и шею.

— Очнись, — прошептала. — Давай, Томас, пожалуйста, ты мне нужен в сознании!

Она побрызгала водой ему на голову, лицо, плечи, еще раз потрясла. Он шевельнул губами, сглотнул. Веки, наконец, дрогнули и приоткрылись.

— Это я, Моника.

Он скосил на нее глаза, расширил их и снова закрыл. Застонал и попытался встать.

Она потянула его за скованные руки, надеясь помочь. Кое-как он подобрал под себя колени — толку от ее помощи было мало, однако он и сам был полон решимости. И, в конце концов, изловчился сесть.

— Ты в порядке? — спросила она.

Глупый вопрос.

— В меня выстрелили, — сказал он.

— Ранили?

Но крови на его одежде она не видела!

— Нет. Просто усыпили.

Он покрутил шеей, сглотнул.

— Тебе нужно лечь. Давай-ка я помогу.

— Я только встал.

— У меня есть матрас.

— У нас нет времени. Как только они поймут, что действие наркотика кончилось, тут же явятся. А нам надо поговорить. Ты можешь снять с меня наручники?

Она посмотрела на них:

— Как?

— Ладно, брось. Черт, у меня в голове что-то…

Он вдруг вытаращил глаза.

— Что? — встревожилась она.

— Я не видел снов!

— Опять эти сны. Что они такое — понять невозможно, но, конечно, нечто большее, чем обычные сны.

— Наркотик, — сказала она. — Может, это он повлиял?

Он заговорил так, словно и впрямь грезил наяву:

— За эти две недели я в первый раз не видел сна. Находясь здесь, я имею в виду. Там-то я не видел их пятнадцать лет, потому что ел плоды рамбутана.

— Рамбутана, — эхом повторила она.

Стоит на коленях, в наручниках, в белой подземной темнице… мир погибает от вируса, носящего ее имя… а он рассуждает о каких-то плодах!

— Мы думаем, что ты можешь быть связана с Рашелью, — сказал он. Некоторое время пристально смотрел на нее. Потом отвернулся и пробормотал себе под нос: — Черт, черт. Полное безумие.

С чего он взял, что она может быть связана с Рашелью, Моника не поняла, но в данный момент значения это не имело — возможно, он просто еще не пришел в себя. Значение имело то, что он, похоже, был единственным человеком, способным ее отыскать. Она снова бросила взгляд на камеру. Нужно быть осторожнее.

— Нас слушают. Сядь на мою постель и прислонись спиной к стене.

Вроде бы понял. Она помогла ему дойти до матраса, он сел и вытянул скрещенные ноги.

— Если будем говорить тихо, нас не услышат, — сказала она, садясь рядом.

— Ближе, — велел он.

Она придвинулась, так, что колени их почти соприкоснулись. И спросила:

— Как ты меня нашел?

Он посмотрел на нее, потом отвел взгляд:

— Сначала — о вирусе. Его рассеяли.

— Я… я знаю, — сказала она. — Насколько все плохо?

— Плохо. Двадцать четыре аэропорта. Он распространяется беспрепятственно.

— Аэропорты не закрыли?

— Это не замедлило бы его продвижения настолько, чтобы оправдать панику. — Голос Томаса зазвучал тверже — действие наркотика заканчивалось. — Когда я улетал из Вашингтона, о существовании вируса знали только правительства зараженных стран. Но тайной эта информация останется недолго. Мир узнает о вирусе в ближайшие несколько дней.

Она тихо выругалась по-французски:

— Поверить не могу, что это и впрямь произошло! Мы ведь приняли все меры предосторожности. Вакцину нужно было не просто нагреть до определенной температуры, но еще и продержать в таком состоянии два часа. Час и пятьдесят минут или два часа и десять минут — и мутация не сохранилась бы.

— Это не твоя вина.

— Возможно. Но ты ведь знаешь, что моя вакцина была на самом деле вирусом, который…

— Да, я все знаю о твоей вакцине: ты говорила мне это еще в Бангкоке. Блестящее решение кое-каких серьезных проблем. Если тут и есть чья-то вина, так только моя. Именно я поведал миру, каким образом твоя вакцина может превратиться в вирус.

— Узнав об этом из снов…

— Да. В которых ты связана с Рашелью.

О снах ей с ним сейчас говорить не хотелось. Он смотрел на нее как-то странно всякий раз, когда упоминал о ее связи с Рашелью.

Она сменила тему и понизила голос до шепота:

— Они знают, кто за этим стоит? Знают, где мы?