А бедняги-нюхачи не так рожают, как люди. Они же вообще не люди, они вынашивают своих малюток быстрее, а после рождения недоношенными развешивают в клейких коконах на стволах своих родовых деревьев. Со стволов и остроугольных листьев стекает дурманящий горький сок, от которого дохнут насекомые, его запаха сторонятся немногочисленные хищники Плавучих островов. Зато для недоношенных малюток сок полезен, а еще мамаши ночами подбираются к своим чадам и срыгивают им в рот пережеванную, перебродившую за день пищу. Молока у нюхачей нет, нет и сосков, такие уж они странные создания…

Нюхач чует уршада, так же как чует любого беса или смертного, но охотиться на сахарную голову с помощью нюхача нельзя. Находились умники, которые пытались, это заканчивалось катастрофой. Если бес вселится в бедняжку-девственницу, она его больше не чует. Затем бес долго себя никак не проявляет…

О, эта подлая бестия способна затаиться на годы! Уршад тихонько сосет кровь, а в какой-то день начнет расти и разорвет беднягу на части. Но это не самое большое горе. Хуже, если хозяин нюхача, какой-нибудь мандарин, царь или сатрап решает выдать самочку замуж и заработать на малютках, в которых так остро нуждаются передовые заставы Искандера на беспокойных границах Орды…

Уршад из тела матери переселяется в малюток. Я наслушалась кошмарных историй о том, как практически одновременно в трех полисах на Шелковом пути, в домах наместников, бес распадался в теле молодого нюхача, совсем недавно принятого на службу.

Уршад распадался и убивал всех. А потом, постепенно, по тавернам Шелкового пути докатывались сведения, от которых волосы вставали дыбом. Из того же выводка нюхачей, проданных в богатые дома и резиденции Хибра или Зеленой улыбки, тоже вырывались демоны и ночью устраивали резню…

Я слушала шаманок, и слезы капали с моих ресниц. Оказывается, гибель дюжины деток и гибель сотни человек — еще не самое печальное, что может произойти. Уршад в теле юной самочки нюхача может спать очень долго и перейти во второе поколение. А во втором поколении могут вырасти нюхачи, никогда не видевшие родных островов, но их туда могут взять охотники, вроде моего мужа Зорана. Их берут туда для поиска полянок с родовыми деревьями. Нюхач легко находит своих, и тогда проклятый бес, что прячется в нем, способен заразить последышами весь остров…

Поэтому высокий лама Урлук крепко прижимал бесценную девственницу к груди, не смея вернуться в юрту. Она была дороже для его родового дербета, чем все племенное стадо буйволов. Нюхач указывал, куда двигаться весной, какие долины уже очистились от снега, и на каких пастбищах поднимутся самые пышные травы. Нюхач за сотни гязов чуял металл вражеских клинков и чужой яд на наконечниках стрел, чуял вскрывшиеся реки и стада диких винторогих, попавших под лавину…

Он был бесценен, но уршада, забравшегося в женщину вдалеке от становища, почуять не умел. Таков этот подлый бес, один из самых хитрых на Великой степи…

Желтые шапки подбежали с нагретыми шубами, укутали их вместе и встали кругом, обнажив ножи. В становище визжали и плакали разбуженные дети, надрывались псы, в загонах шелестели гусеницы.

— Что делать?!

— Снимайте юрты, детей в круг!

— Нашли хотя бы одного?

— Одного закололи, он напал на шаманку. Ай…

— Наставник, вам надо уехать! Наставник…

— Я никуда не уеду, — немедленно откликнулся лама. — Я никуда не уеду от моего народа… — Он нагнулся к нюхачу и ласково заговорил с ней, поглаживая по ноздреватой лимонно-желтой спине. Я не слышала, что ответила самка, я во все глаза следила за действиями мужчин. Все взрослые мужчины становища рассыпались цепью с факелами и оголенными клинками, они собирались прочесывать громадное вытоптанное поле, на котором стояли десятки полуразобранных юрт, носились женщины и перепуганные животные.

Нюхач в руках ламы что-то ответила. Далеко не сразу до меня дошло, что желтая самочка указывает на меня, и все стоящие рядом тоже повернули головы в мою сторону.

— Девочка народа раджпур, — шаманка тряхнула грязными косами, и костяные обереги застучали на ее впалых щеках. — Всего лишь девчонка, она еще хворостинка, она пропадет…

— Она — Красная волчица, — отрубил лама, и впервые я видела у него непреклонный жесткий рот. Его губы всегда были мягкими, как ошпаренные перед варкой оранжевые сливы. — Нюхач почуяла четырех последышей, но уже потеряла след. Бесы умело впитывают наши запахи…

В этот самый миг ночное небо раскололось надвое. Хвостатая молния, словно плетка былинного богатыря Уйчи, хлестнула по хребту Сихотэ, по изголодавшимся без дождя полям, по сотням запрокинутых заплаканных лиц.

— Вселившийся демон, его дети среди нас…

— Уршад, это наверняка красный!

— Их не было почти восемь лет!..

— Как тебя звали жрицы раджпура? — наклонился ко мне лама. От него пахло медом и цветочной пыльцой, и он совсем не выглядел встревоженным, несмотря на то, что становище ходило ходуном. С половины юрт уже сорвало крышу, с запада и востока хворост горел сплошным кольцом, люди швыряли в огонь сундуки с одеждой… — Мы привыкли, что ты просто Девочка. Пожалуй, пришла пора дать тебе имя.

Я назвала ему свое прежнее имя. Наверняка, я называла его и раньше, но никто не запомнил его. Проходили месяцы и годы, но никто не запоминал мое имя. Я была просто Девочка до этой ночи.

— Начинается гроза… — Урлук отер первые капли с бритой головы. — Хочешь, тебя будут звать Женщина-гроза? На вашем языке это будет просто набор звуков, но ты всегда будешь помнить, почему получила такое имя.

Что еще можно вспомнить про ту грозу? Ах да, я нашла шестерых последышей. Я взяла себя в руки, слезы высохли на щеках, а спустя пару песчинок разразилась невероятная буря, с градом и трещотками молний, от которых злобные псы забивались под телеги и скулили, как слепые щенки. Слезы высохли, но я тут же промокла насквозь; вода хлюпала в моих соломенных чунях, вода шипела в погибающих кострах, вода с такой силой ударялась о жесткую бесплодную землю, что капли не впитывались, а отлетали обратно вверх, образуя хрустальное марево.

И вот, я шла по колено в этом сияющем море, тоненький лохматый подросток, впереди люди расступались, пряча под одеждой уцелевшие факелы, а позади, вытянувшись полукольцом, шли солдаты и монахи с саблями и пиками. Первого уршада я нашла под навесом, среди мешков с мукой. Собаки не чуяли его, и нюхач не чуяла его, потому что мерзкий последыш перенимал окружающие запахи. Мой нос тоже оставался глух, зато я слышала животом, как он сжимается, пытаясь заползти поглубже.

Да, я слышала его животом. Как слышат бесов Матери волчицы.

Я указала воинам, и розовую гадость изрубили на части, превратили ее в жидкий фарш. Потом я нашла еще троих, это оказалось несложно. Дождь все еще поливал, но гром отставал от молний все сильнее; стало быть, гроза покидала седалище между горными кряжами. У самой полосы мокрого тлеющего хвороста я остановилась, вдохнула побольше воздуха и помолилась духу леса, как учила меня Мать волчица. Сильно болела голова, ломило колени и локти, а из носа капала кровь. Я смотрела на розовеющий штрих восхода, на равнодушное сияние звезд между туч, на горы и плакала. Я смертельно устала, но плакала не из-за этого.