Я не хотела становиться орехом, красивым лишь с одной стороны. Я могла вернуться к Леопардовой реке сразу, но я предпочла учебу. Меня и нескольких других детей, учившихся при храме, повезли на гусеницах в страну Бамбука. Нам предстояло изучать язык и каллиграфию народа айна, искусство чайной церемонии и стоклеточных шашек, а что самое захватывающее — нам предстояло изучить искусство управления бородатыми драконами, которых разводят только в стране Бамбука…

Однако я так до сих пор и не выучилась верно заваривать чай и управлять драконом, поскольку мои планы поменялись после встречи с отрядом лесных гандхарва. Эти разбойники зарезали наших взрослых сопровождающих, о чем потом долго жалели, потому что немые рабы на подпольных рынках стоят немалых денег, а нас пересадили с гусениц на лам и растворились вместе с нами в джунглях.

Так я, вместо учебы в богатом доме желтокожих айна, попала в усыпанную навозом лесную деревушку гандхарва. И очень скоро меня продали на рынке.

Что еще ожидать от лошадиных задниц?

Рахмани Саади покорно лежал на изуродованном берегу озера и ждал, когда восстановятся силы. В него угодило не меньше пяти мадьярских проклятий, но все они были направлены на усыпление и лишение подвижности.

Рахмани то проваливался в сон, то выныривал, слушая ворчливые причитания Снорри. Для того чтобы восстановить резервы организма, требовалось сосредоточиться, но сосредоточиться мешал сон.

Он снова перенесся туда, к ласковым огненным кипарисам и сыпучим песчаным дюнам, он втягивал ноздрями дразнящий запах жареной ягнятины и пьяный аромат хаомы, от которой время текло медленно, а кровь — быстро. Он снова проваливался туда, как доверчивая букашка проваливается в норку коварного муравьиного льва. Края воронки осыпались, мешая закрепиться и вынырнуть назад, и вот уже берег Кипящего озера стал недостижим…

Праведная мысль…

Праведное слово…

Праведное дело…

Его призвали.

…На окраине Персеполиса, там, где шестеро жрецов в белых халатах, сменяясь, круглосуточно охраняют вход в храм, у самого подножия высеченной в скале лестницы ждал Учитель. Слепец сидел спиной к Рахмани, на скромной циновке в глубокой тени, но ученик сразу его узнал. Рахмани намеревался приветствовать Учителя, но тот, не оборачиваясь, сделал запрещающий жест рукой. Потом он встал и поманил гостя за собой.

Они поднимались по ступеням, отполированным ступнями тысяч детей Авесты, а вокруг замирали запахи и звуки. Вокруг стояла именно та, хрустальная тишина, внутри которой Рахмани никогда не мог понять, спит он или присутствует в храме воочию. Учитель призывал его крайне редко, на это уходила колоссальная энергия, причем с обеих сторон. Встреча во сне изматывала обоих, у Рахмани после пробуждений шла кровь носом, ноги дрожали, как у горького пьяницы, а комната, если сон валил его в помещении, кружилась вокруг неистовой каруселью. За четыре года по исчислению Зеленой улыбки Слепой старец призывал трижды, и всякий раз возвращение сопровождалось острой болью.

— Праведная мысль… — прошептал Рахмани, с наслаждением вдыхая такой сладостный и такой будоражащий запах священного напитка. Свежая эфедра еще не отдала горечь, еще только готовилась пролиться на алтарь.

— Праведное слово… — откликнулся Учитель. — Не беспокойся, сегодня мы не займем у тебя даже волоска из левой брови. Ты достойно вел себя, но впереди препятствие, с которым тебе не справиться.

— Учитель, я должен догнать Камень…

— Сначала ты должен найти шестнадцатый огонь.

Рахмани сразу поверил и перестал беспокоиться.

Он шел за Учителем и предавался тихой радости. Он был дома.

Храм только казался огромной скалой; на самом деле, внутри он представлял собой довольно скромное, куполообразное помещение, несколько облагороженную естественную пещеру. Ступени привели в прихожую для созерцания, где надлежало снять обувь и умыться. Над головой ловца смыкались оштукатуренные стены, идеально чистые белые полы сияли, прохлада хранила торжественное молчание, а аромат прогоревшего сандала наполнял легкие сладкой истомой. Даже кашлянуть тут казалось кощунством. Учитель снова поманил за собой и спустился в треугольный зал.

В левом углу, в глубокой нише, на каменном алтаре стояла громадная латунная чаша. Алтарь походил на игрушечный четырехступенчатый дворец из цельного камня. Двое помощников Учителя, оба в белом, в белых перчатках и повязках на лицах, поклонились коротко и вернулись к своим обязанностям. Длинными изогнутыми щипцами один поправлял вечно горевший огонь и бережно подкладывал из корзины поленья из редчайших пород дерева. Вдохнув густой, настоянный на хаоме и сандале воздух, Рахмани тут же вспомнил, как на шестом году обучения ему была дарована милость доставлять в храм корзину с дровами. Он вез ее в сопровождении четверых рослых сторожей и все равно трясся от страха, что сандал отсыреет или потеряет аромат…

Второй жрец читал гаты. На нижней ступени алтаря, гордясь сияющими переплетами, в ряд лежали «Ясна», «Яшта» и «Видевдата» — священные книги детей Авесты. За алтарем на выскобленной стене висела огромная фигура крылатого Ормазды, в тиаре и с гривной в руках. Премудрый господь сурово взирал сквозь блики огня на вечную борьбу своих, темного и светлого, сыновей.

Рахмани упал на колени.

На Учителе были белая тюбетейка, перчатки и белая повязка на лице, такие же, как на младших жрецах. Молодой жрец прервал чтение, для того чтобы ссыпать пепел от сгоревших дров в специально подготовленную шкатулку. Ароматный дым взлетал причудливыми ветвями к отверстию в куполе. Учитель указал Рахмани его место позади себя.

— Я ждал, когда ты начнешь твое возвращение, как ждем мы шестнадцатый огонь, — нараспев, негромко, произнес главный жрец. — Праведное дело начинается с праведного слова. Праведное слово начинается с праведной мысли…

Саади моментально узнал полузабытый в народе древний язык, на котором вели богослужение уже несколько веков. От приветствия, которым пользовались только дома, сразу же стало светло и уютно. Рахмани уже не волновало, спит он или наяву вернулся на Хибр…

Шестнадцатый огонь.

Слепой старец прочел еще три гаты, простерся ниц перед огнем и только после этого степенно отправился вниз. Вниз, в темноту закрытого для всех лабиринта. Рахмани двигался следом между двух рядов вооруженных копейщиков; острие каждого копья утром смазывалось свежим ядом, яд благоухал, как нежное манговое масло. В верхних галереях лабиринта еще дозволялось появляться служителям храма, а стражники были уверены, что охраняют кладовые с благородным сырьем…

Здесь не чадили лампы, и Рахмани сразу почувствовал свою беспомощность. Это не было особенно неприятным или гнетущим, но с каждой ступенькой он словно расставался с частью одежды. Под слоем плодородной земли, под основанием скалы, находилось нечто, отнимавшее способность к магии. Все, чему учили Рахмани в пещерах, все, что он вдалбливал в себя долгие годы на жестких циновках, все это разом исчезало, стоило приблизиться к месту учебы.