Новый абсолютизм

Это краткое путешествие вокруг света понадобилось нам, чтобы увидеть — эпоха мирового господства капиталистической элиты сменилось временем гегемонии бюрократии, которая властно вмешивалась в руководство экономикой даже там, где капиталистическая экономика сохранялась. Подъем либеральной демократии, наступивший после победы Антанты в мировой войне, закончился. Наступало преддверие Второй мировой войны.

Процесс распада мирового рынка привел к наложению друг на друга нескольких исторических процессов. Произошел кризис индустриального сектора общества, оторвавшегося в своем стремительном развитии от аграрной периферии. Периферия не могла потребить все, что производила индустрия, жители мировой деревни были слишком бедны для этого. Мир вступил в период «нового средневековья», частичной натурализации хозяйства, «феодализации» экономических отношений. Но такая «феодализация» не могла быть глубокой, так как не распространялась на социально-экономические отношения внутри стран. Здесь распад глобального рынка вел к усилению национальной замкнутости, национального сплочения, характерного для начальной стадии развития индустриальных отношений. «Новое средневековье» как бы отбросило мир в XVI–XIX вв., в эпоху абсолютизма. Но такой «откат» не мог быть долгосрочным. «Новый абсолютизм» опирался на куда более развитый индустриальный сектор, чем в «Новое время», и торопливо ковал принципиально новые индустриально-этакратические отношения. Возврат был не невозможен. Слишком далеко по всему миру зашел процесс разложения традиционного аграрного общества. Обнищание миллиардов людей в результате Великой депрессии лишь усиливало это разложение.

Характерно, что наиболее мощное движение, направленное на восстановление ремесленного труда (гандизм в Индии), и то выступало не за возрождение традиционного общества, а за создание новой демократической и социалистической Индии. Ганди стремился поставить индустриальное развитие в гуманистические рамки, найти противовесы разрушительным последствиям индустриальной модернизации. Но вне Индии он был почти одинок.

Даже те лидеры общественных течений, которые уже осознали необходимость создания социально сбалансированной экономики, надеялись сдержать такие последствия экономического развития, как усиление бедности, за счет наращивания государственного богатства. А это, в свою очередь, требовало ускорения все того же экономического роста. Что также предопределяло временность «нового средневековья». Теперь за продолжение прогресса следовало платить разбуханием государственной мощи, нового абсолютизма.

Индустриальные структуры не могли остановиться в своем развитии, для этого индустриализм слишком динамичен. Миллионы технократов мира искали выход, чтобы двинуть вперед, снова запустить давший сбой механизм экономического роста. Главная проблема, связанная с этим — паралич прежней системы руководства индустриальной экономикой, финансового капитала. Как восстановить разорванные связи? Более сложный путь, который предлагали идейные течения демократического социализма и синдикализма, означал налаживание прямых связей между предприятиями, не опосредованные мировым рынком и финансовым капиталом. Недостатком этих концепций был «разнобой», отсутствие единообразных предложений. Как мы увидим, когда эта модель станет воплощаться в жизнь в Испании, предприятия будут координировать свою работу с помощью и профсоюзных структур, и прямых связей между смежниками, и локальных рынков, и региональных государственных структур. Слабостью и достоинством этого пути был его плюрализм, множественность форм, преобладание равноправных, горизонтальных связей.

Более простой путь — полностью или частично заменить финансовую олигархию бюрократической. Этот выход больше соответствовал логике индустриального общества. Ведь развитие капитала вело к его укрупнению, концентрации, к преобладанию вертикальных управленческих связей над горизонтальными равноправными связями. Оставалось только увенчать сложившуюся и «очищенную» депрессией систему управления корпорациями структурой государственного управления и регулирования, ею же заместив образовавшиеся в результате кризиса «бреши». Этот путь синтеза капиталистической («монополистической») и этатистской («государственно-социалистической», как в СССР) систем стал преобладающим ответом на вызов Великой депрессии. У него было только два недостатка. Он мог привести к тоталитаризму и мировой войне.

Связь бюрократизации экономики с тоталитаризмом, и тоталитаризма с войной достаточно очевидна, мы уже говорили о ней и будем далее прослеживать движение тоталитарных режимов к военному столкновению. Но при чем здесь США? Возросла бы угроза войны, если бы в мире возобладали многопартийные режимы, осуществляющие политику, подобную рузвельтовской?

Конечно, в этом случае шанс избежать Вторую мировую войну был бы выше, чем после прихода к власти в Германии нацизма. Но все равно тяга к войне после начала Великой депрессии была объективной повсеместно. Дело в том, что возвышение бюрократии над капиталом продолжает (а при тоталитаризме — венчает) тенденцию внутренней бюрократизации капитала, известную в марксистской литературе как «монополизация». Финансовые империи — частные государства в государстве, теперь входят в состав системы государственного управления экономикой. «Монополизация» была одним из факторов, которые вели к кризису. Усиление этого начала само по себе не могло преодолеть причины депрессии и предотвратить ее повторение.

Государство взяло на себя заботу о стимулировании спроса, перераспределяя часть ресурсов в пользу недопотребляющих слоев общества. Более равномерное распределение ресурсов в обществе, элемент социализма, способствует смягчению последствий кризиса капиталистической экономики. Но тоже не решает проблему. Нельзя вытянуть себя за волосы. Чтобы перераспределить ресурсы, нужно сначала где-то их получить. Американская экономика кануна депрессии была рассчитана на рост мирового спроса, а мир после Великой депрессии был перегорожен множеством барьеров, большинство государств Старого света стремилось к автаркии. Необходимо было расчистить мир (или хотя бы значительную часть мира) от этих барьеров, вовлечь в международные рыночные отношения новые массы людей в «третьем мире». Не беда, если при этом возникнут крупные разрушения. Восстановление разрушенного — огромный источник заказов, который может «запустить» новый экономический подъем. Также как и производство оружия. Спрос на войну становился главным «мотором» экономического возрождения.

В поисках безопасности

Но Советский Союз, оказавшийся в авангарде мирового возвышения бюрократии, реагировал на Великую депрессию иначе. Власть бюрократии в СССР была уже настолько велика, что ей не нужно было искать поводов для наращивания военной мощи, особенно в условиях недружелюбия остального мира к коммунистическому режиму. Во время Первой пятилетки внешняя политика СССР была подчинена обеспечению этого индустриального рывка. Ради того, чтобы выйти победителем из острейшего кризиса Пятилетки, Сталин был готов жертвовать отношениями с любыми странами. Проталкивая свой экспорт, Советский Союз испортил отношения с Францией, Великобританией и Италией. Советское руководство, с трудом сохранявшее контроль над страной, даже всерьез опасалось военной интервенции со стороны Франции и ее союзников. В довершение всех неприятностей единственный стратегический союзник — Германия — был потерян в результате прихода к власти Гитлера. Это поражение было особенно болезненным, так как означало провал той самой «левой» стратегии острой конкуренции с социал-демократами, которую после китайской катастрофы пришлось принять под давлением троцкистских настроений в партии. Если в 1927 г. китайская компартия была разгромлена из-за слишком тесного союза с левой партией, то теперь, в 1933 г., другая крупная компартия — Германская, была разгромлена из-за слишком самостоятельной, неуступчивой позиции в отношениях с соседями — социал-демократами. Это было второе стратегическое поражение сталинской внешней политики. При чем без каких-либо заметных успехов за тот же период. Троцкому и Бухарину остается только ждать, пока их призовут исправлять последствия политики «незадачливого» Сталина. Вождю было от чего прийти в отчаяние.