— Я этого не говорил.

Я выбила из пачки сигарету и чиркнула зажигалкой. Что происходит?

— О, не скромничайте. Все эти умиравшие от голода, замученные бедняги. Для них вы были настоящим героем.

— Просто делал свою работу.

— Я слышал, они были вне себя от радости, когда пришли союзники.

Мартин вдруг вскочил:

— Что, черт возьми… — Отойдя к буфету, Мартин налил себе скотча. — Да, Уокер. Да. Они были едва живыми. Паршивое зрелище. Дерьмовее некуда. Мы освободили их от фрицев, и за это они были нам признательны. Что еще вы хотите услышать?

— Мартин, что происходит? — Вечер явно свернул не туда, мне вдруг захотелось убрать со стола и начать мыть тарелки.

— Оставь, Эви.

— Оставить что? — Сигарета дрожала между пальцами. Они оба что-то знали про эти лагеря и, похоже, не собирались этим со мной делиться.

Уокер покрутил в руке пустой бокал.

— Вы, янки, с фрицами в этих лагерях не церемонились, не так ли? Особенно в Дахау. Я много чего слышал про Дахау.

— Вы даже не представляете, о чем говорите.

— Так просветите.

Мартин еще крепче сжал бокал, на шее у него напряглась жила.

Я встала.

— Довольно. Не знаю, что тут к чему, но война, слава богу, закончилась. Зачем, черт возьми, мы вообще говорим об этих концентрационных лагерях. Это просто неприлично.

Они молча уставились друг на друга. Наконец Уокер сказал:

— Простите нас, дорогуша. Конечно, вы правы.

Уокер вроде бы успокоился, зато Мартин, казалось, в любой миг был готов броситься в драку. Стакан в его руке подрагивал.

— Давайте перейдем в гостиную и выпьем кофе, — сказала я.

Чувствуя себя рефери в некой непонятной игре, я усадила их в противоположные углы гостиной и поставила пластинку — Дебюсси, музыку невесомую, как танцовщицы Дега. Когда Уокер уйдет, нужно будет обязательно расспросить Мартина об этом лагере. Я разгладила передник, подумав, что теперь-то уж точно вылитая мемсаиб, но мне было наплевать. И как только женщинам удается блюсти хорошие манеры, когда вокруг лишь зыбкость и агрессия?

— Кофе или чаю? — спросила я.

— Как насчет скотча? — предложил Мартин.

Уокер кивнул:

— И правда, может быть, скотча?

Я прошла в кухню приготовить себе чаю и, пока нагревался чайник, думала о том, много ли женщин в этом доме подавали раздраженным мужчинам виски. Уж и не знаю, что произошло в мое отсутствие, но когда я вернулась в гостиную с чашкой чая, они мирно беседовали об индийской политике. Я опустилась на стул.

— Вы правильно сделали, что остались в Масурле, Джеймс. Маниш рассказал мне, что теща его едет сюда из Калькутты, бежит от беспорядков. Мы рады, что не сорвались. — Я бросила на Мартина беглый выразительный взгляд. — Здесь так спокойно.

Уокер покачал виски в стакане.

— Ну, в местных кварталах — не думаю, что вам захочется там побывать, — были кое-какие волнения, столкновения между кули, да и на Карт-роуд тоже, так что немного осторожности не помешает.

Теперь уже Мартин одарил меня невыносимо самодовольным взглядом.

— Но это едва ли можно назвать мятежом. Да и чем были вызваны эти беспорядки, не совсем понятно.

— Разумеется. Но в этой стране штиль сменяется бурей в мгновение ока.

Понимая, что Мартин наверняка злорадствует, я приготовилась к тому, что после ухода гостя мне достанется очередное нравоучение.

— В Пенджабе дела обстоят хуже некуда, — продолжал Уокер. — На прошлой неделе целая индусская деревня совершила ритуальное самоубийство, дабы их не выслали или не обратили в другую веру. Когда в Лахор хлынут беженцы-мусульмане, беспорядков станет больше.

— Я намерен побеседовать с беженцами в Лахоре, — сказал Мартин.

— Я бы не советовал. — Уокер пригубил виски. — Слишком рискованно.

— Не для белых.

Уокер рассмеялся:

— Простите, старина, но на белого вы не очень-то сейчас похожи. Если начнутся волнения, думаете, кто-то спросит у вас паспорт?

Мартин осторожно поставил стакан на стол.

— Не надо меня учить…

— Ладно. — Я снова натянула на себя личину радушной мемсаиб. — Думаю, для одного вечера страшных разговоров вполне достаточно. Джеймс, похоже, вы хорошо разбираетесь в индийской кухне. Никак не можем к ней привыкнуть. Не могли бы вы что-нибудь посоветовать?

Пока Уокер сравнивал жареный кебаб Северной Индии с обжигающими язык виндалу[24]юга, я неспешно попивала чай. Мартин развалился на диване и потягивал скотч.

Когда мы услышали муэдзина, призывающего к вечерней молитве, Уокер посмотрел на часы, допил виски и тяжело выбрался из кресла:

— Спасибо за чудесный ужин, Эви. Превосходный карри.

— Да, спасибо, что пришли, — пробурчал Мартин и даже не встал, так что я сама проводила Уокера до двери, собираясь извиниться за Мартина, но решила, что рассеянная улыбка будет уместнее.

Заперев за гостем дверь, я прислонилась к ней, чувствуя облегчение от того, что вечер закончился.

Мартин смотрел на меня из гостиной. Вид у него был тошнотворно самодовольный, глаза мутные.

— Могу я сказать, что все это ты от меня уже слышала? — произнес он.

— Нет, не можешь. — Смириться и принять? Я попыталась добавить немного мягкости: — Он не сказал, что мне не следует ездить в город.

— Ну да, и уж точно не сказал, что следует. Но ведь именно для этого ты и завела весь разговор. Чтобы выставить меня в неприглядном свете.

— У тебя и без того это отлично получилось. Ты пьян и продолжаешь меня унижать. Да, и что там насчет концентрационных лагерей?

— Не меняй тему.

— Я хочу знать. — Во мне уже все кипело от гнева, и смирение обратилось в абстракцию. Если мы и дальше будем так продолжать, то вскоре перейдем на крик и разбудим Билли. — Не утруждайся, — бросила я отрывисто. — Ты пьян. Поговорим завтра.

Я прошла в столовую и начала убирать со стола. Мартин последовал за мной.

— Перестань. Ну, хватил чуток лишнего. Что с того?

Я собрала в стопку тарелки и понесла на кухню; Мартин не отставал. Язык у него заплетался, и ярость моя от этого лишь усилилась. Хотелось заорать: «Кто ты?» Стиснув зубы, я опустила тарелки в раковину.

— Завтра, — повторила я.

Открыв воду, я засыпала в раковину мыльный порошок. Мартин вдруг качнулся в мою сторону и поцеловал в шею. Я окаменела.