Лицо у Верны было такое, будто она едва стоит на ногах от усталости. Лошадиная улыбка еще держалась, но войти хозяйка мне не предложила. Она приволокла Билли к двери и мягко подтолкнула его ко мне.

— Спасибо, Верна, — сказала я. — Вы моя спасительница.

— Всегда пожалуйста, — ответила она. — Всегда рады видеть вас и Мартина в клубе.

— Спасибо. Буду иметь в виду.

— Это одно из немногих цивилизованных мест в Симле. И не волнуйтесь, дорогая, подавальщики там всегда в перчатках.

— Понимаю. — Изображать любезность я больше не могла. — Еще раз огромное вам спасибо.

Дверь за нами захлопнулась прежде, чем моя нога коснулась первой ступеньки.

Всего несколькими словами Верна пробила брешь в моем приподнятом настроении.

— Подавальщики там всегда в перчатках, — проворчала я, передразнивая ее.

— Что? — спросил Билли.

— Ничего, малыш.

— Мам?

— Да?

— Можно в следующий раз я пойду с тобой?

— Миссис Дрейк тебя ругала?

— Нет, не ругала. — Билли закинул Спайка на плечо. — Но лучше с тобой.

Мне совсем не хотелось вставать на защиту Верны Дрейк. Гарри посоветовал быть доброй к людям, и с парфюмером это получилось запросто, но, похоже, я еще не готова изливать доброту на тех, кого знаю. Что ж, все изменится после того, как я извинюсь перед Мартином и покажу ему то, что скрывала. Быть может, дневник Аделы даже пригодится ему для работы, и я уже представляла, как он порадуется этому.

Я с удовольствием коснулась лежащего в кармане флакончика духов, но удовольствие тут же сменилось паникой. Я потратила слишком много денег. Рука стиснула сделанный из граненого стекла флакон, края врезались в ладонь. Я попыталась вспомнить, сколько денег осталось в жестяной банке из-под чая, прекрасно сознавая, что не могу вернуть духи продавцу. Я даже чек не попросила, да что там, я даже не знаю в точности, сколько заплатила.

— Что случилось, мам?

— Все хорошо, милый. Просто мама иногда бывает немного безрассудной.

Все будет хорошо. Вечером я все исправлю.

В тот вечер я дала Билли добавку рисового пудинга, помогла ему и игрушечной осьминожке принять пенную ванну (от мягкого шампуня на голове у сына вырос мыльный рог, как у единорога), рассказала на ночь сказку — «Петух и бобовое зернышко» — и напела парочку ирландских баллад. Избыток внимания позволил немного загладить вину за то, что я оставила его у Верны, и набраться храбрости для разговора с Мартином.

Я намеревалась извиниться сразу же, как только Мартин вошел, но при его появлении решимости во мне поубавилось. Сказав, что поужинала с Билли и он может садиться за стол без меня, я убежала с Билли, обезьянкой висевшим на мне.

К моему возвращению муж, скинув сандалии и забросив ноги на кофейный столик, лежал на диване, дымил биди и читал Достоевского. Он никак не отреагировал, когда я подошла и коснулась его плеча. Извиниться? Мне захотелось ударить его снова. Но… Я глубоко вздохнула.

— Как прошел день?

Он вздрогнул, словно и не догадывался о моем присутствии.

— Прекрасно.

— Мартин, я тут подумала…

— Да? — Он приподнял очки и застыл в ожидании продолжения.

Я постаралась припомнить слова Гарри.

— Я хочу прожить жизнь красиво.

— О чем это ты?

— Прости, что ударила тебя. Я хочу, чтобы мы…

— Не будем об этом, Эви. Я уже обо всем забыл.

— Нет…

— Я не желаю говорить об этом. Прошу тебя. У меня другим голова сейчас забита. На следующей неделе отправляюсь в Лахор.

— В Лахор? Но Уокер сказал…

— Я знаю, что сказал Уокер. Но все это — между индусами и мусульманами. Я же — американец. Ученый. Совершенно безобидный тип.

Я смерила его — в курте и сандалиях, с растрепанными темными волосами, как никогда смуглолицего и с тлеющей между пальцами биди — долгим, изучающим взглядом и сказала:

— Ищешь смерти?

— Вот только этого мелодраматизма не нужно, ладно?

— Давай кое-что проясним, хорошо? Мне почему-то нельзя съездить в Симлу, тогда как тебе, неотличимому от индийца, ничто не мешает отправиться в Лахор с беженцами.

— Это моя работа. — Мартин затянулся биди и вновь уткнулся в книгу.

Это было что-то новое. Кое-что похуже послевоенной абстиненции. То ли мазохизм, то ли жажда смерти, и я не знала, что с этим делать. Но на новую схватку у меня уже не было сил — и она все равно бы ничего не дала.

Я прошла в спальню, где разделась до белья, бросила одежду в плетеную корзину, после чего упала на кровать и долго смотрела, как под потолком вращаются крылья вентилятора.

Лучи утреннего солнца пробились сквозь ставни, я открыла глаза и обнаружила, что Мартин провел эту ночь где угодно, только не в нашей постели, — простыня с его стороны не была смята. Я прислушалась, не льется ли вода в ванной, но ничего не услышала, а взглянув на стоящие на ночном столике часы, поняла, что он уже ушел.

В ванной я долго изучала свое отражение: напряженное лицо, заметно — на многие годы — постаревшее по сравнению с тем, каким оно было три месяца назад. Я долго массировала его мягкой губкой, брызгала ледяной водой, но глядящая на меня из зеркала злобная карга так никуда и не исчезла.

После второго завтрака Билли сказал:

— Давай поедем в Симлу.

— Почему бы тебе не построить форт из кубиков?

— Нет, лучше давай поедем в Симлу.

— Мы можем устроить восточный базар в гостиной.

— Нет, настоящий лучше.

— Или почитаем.

— Давай поедем в Симлу.

— Мы не можем поехать в Симлу, Горошинка.

— Почему?

— Хорошо, — уступила я. — Вы со Спайком запрыгивайте в старый «Ред флайер», и я прокачу вас, парни, вниз по холму, но только до первых деревенских домов.

— А почему мы не можем поехать на базар?

Я смахнула с его лба непослушный светлый локон.

— Только до первых домов, не дальше.

— Черт! — насупился Билли.

— Ну же, Бо-Бо. Сфотографируем коров и куриц, а то и верблюда. Угостим морковкой того козленочка, который тебе так нравится. Ну что, договорились?

Билли вопрошающе глянул на Спайка.

— Лааадно.

После того как Рашми ушла, я перекинула ремешок камеры через шею Билли и мы отправились в путь: Билли и Спайк — в машинке, я — позади с собственной, пусть и немного фальшивой, версией «У старика Макдоналда ферма была». Запрокинув голову, Билли подпевал мне во весь голос, а Спайк оживленно подпрыгивал у него на коленях. Начав спускаться по холму, мы быстро миновали колониальные постройки и углубились в наш личный уголок Индии — крытые сланцем крыши меж сосен, пробивающиеся сквозь облака зубцы горных пиков, бык, тянущий повозку с двумя молодыми женщинами в сливовом и персиковом сари — вылитые люди-фрукты. Разреженный воздух разносил наши голоса, и люди нам улыбались. В деревню мы въехали ровно в тот момент, когда я разразилась припевом собственного сочинения: «И был у него на той ферме як, ей-ей…»