Справиться со штормом, обогнуть мыс Горн и оказаться вместо Атлантического в Тихом океане заняло у них больше недели. На пятый день Клер поняла, что заболела. К тому времени она уже догадалась, что ее недомогание никак не связано ни с морской болезнью, ни с непрерывной качкой, ни даже с необходимостью день за днем питаться холодной пищей. Даже стоявший в каюте пронизывающий холод имел лишь косвенное отношение к той боли, что, казалось, ломает и скручивает ей кости. На шестой день она убедилась, что никакое количество одеял уже не может уберечь ее от холода. Она жестоко простудилась и знала, что вскоре к ознобу прибавится горячка, а вслед за ней и бред – это лишь вопрос времени.

Стоя у постели Клер, Рэнд смотрел на нее неестественно раскрасневшееся лицо. Под его взглядом доктор Стюарт менял ей на лбу холодный компресс.

– Это самое лучшее, что вы можете придумать? – язвительно поинтересовался он и тут же с тревогой добавил: – Катч сказал мне, что она в таком состоянии уже много часов.

– И пробудет еще столько же, – успокаивающе пробормотал доктор. – К тому же я в точности следую лечению, предписанному мисс Банкрофт еще ее лондонским лечащим врачом.

– Из чего можно сделать вывод, что сами вы ни с чем подобным никогда не сталкивались.

Маколей отвел глаза от своей пациентки и покосился на капитана.

– Нет. Вряд ли можно ожидать, что врачу в городе представится возможность часто сталкиваться со случаями тропической лихорадки, верно? – сухо огрызнулся он. – Поэтому я позаботился ознакомиться с ее анамнезом, составленным лечившими Клер докторами. Как я понимаю, капитан Гамильтон, лихорадка, свалившая с ног мисс Банкрофт, обладает достаточно характерными особенностями. Врач, лечивший ее, составил подробное описание этой болезни, а потом передал свои заметки ее крестному, который, в свою очередь, ознакомил с ними всех врачей, впоследствии наблюдавших за здоровьем Клер. Я считал, что вам это известно. Болезнь очень редкая, единственный известный мне случай – это мисс Банкрофт.

Рэнду чрезвычайно не понравилось все, что он услышал. Все то время, что наверху бушевал шторм, его хотя бы поддерживала мысль, что он что-то может сделать. Даже перед лицом вздымавшихся до неба волн и ураганного ветра он не терял надежды, зная, что судьба корабля и жизнь команды находятся в его руках. Но на этот раз все было иначе. У него не было ни знаний, ни опыта, чтобы победить болезнь, свалившую Клер; ему приходилось надеяться на другого. А этот человек не внушал ему доверия.

Ответной реакцией на собственную беспомощность стал гнев. И он не считал нужным его скрывать, тем более в присутствии Маколея Стюарта.

– Будь я проклят, если поверю, что вы способны хотя бы следовать этим инструкциям! – прорычал Рэнд.

Стюарт и ухом не повел. Только его веснушчатая физиономия побагровела от возмущения.

– Остается поверить мне на слово.

Рэнд обернулся к стоявшему в дверях Катчу.

– Поставьте за дверью кого-нибудь – каждое приказание доктора должно быть выполнено немедленно! И пусть в печке постоянно поддерживается огонь! Да, и скажите всем, что если я обнаружу, что он потух, как это уже случалось, то собственноручно вышвырну негодяя за борт!

Катч, посторонившись, пропустил Рэнда и закрыл за ним дверь.

– Я поставлю тут Адамса, – сказал он Стюарту. – Ну как, справитесь, док?

Стюарт пожал плечами.

– Если море и дальше останется спокойным, думаю, да. Жаль, что я не смог помочь мисс Банкрофт сразу же.

Катч промолчал. Не один доктор Стюарт чувствовал себя виноватым в том, что болезнь зашла так далеко. Сам он тоже был не без греха – заметив, что с Клер творится что-то неладное, Катч сообщил об этом Стюарту, однако не сразу, позволив Клер убедить себя, что в ее недомогании нет ничего страшного. Впрочем, Катч зря винил себя: при том, что три четверти команды свалились от приступа жесточайшей морской болезни – а ведь все они были старыми морскими волками, насквозь просоленными морем, – кто бы мог винить его, что он поверил, будто и болезнь Клер вызвана той же причиной? И хотя он понимал, что она ему не лгала, однако догадывался, что и всей правды Клер тоже ему не сказала.

Он открыл правду, только когда кто-то из матросов доложил ему, что обнаружил Клер лежащей без сознания на полу каюты. «Цербер» к тому времени еще не успел войти в спокойные воды, и доктор Стюарт после трех дней изнурительной морской болезни был слаб, как котенок. Катч не столько привел, сколько принес его на себе в каюту Клер, чтобы доктор осмотрел девушку, но ему было до боли ясно, что в том состоянии, в котором находился доктор, он вряд ли сможет ей помочь. Так что поначалу за ней ухаживал сам Катч. Ему помогал и бедняга Пол Додд, которому приходилось то и дело подниматься на захлестываемую волнами палубу, чтобы докладывать капитану о состоянии Клер.

Запершись в каюте, Рэнд уселся за стол и вытащил судовой журнал. За прошедшие восемь дней он почти не отходил от штурвала, спал урывками, прямо на палубе, пользуясь краткими минутами, когда стихал ветер. Ему с трудом удалось дважды выкроить время забежать к Клер, взглянуть, как она. И каждый раз при этом она удивлялась, как будто вовсе не считала его обязанным заботиться о ней. Он никак не мог понять почему: то ли она питала к нему безграничное доверие, не сомневаясь, что лишь его опыт и умение могут спасти корабль и команду, то ли потому, что считала, что в такое время его место на палубе.

Он ни разу не признался Клер, что его попросту влечет к ней, что он может сохранять спокойствие, только когда уверен, что с ней все в порядке. Рэнд почему-то сомневался, что ей польстит, скажи он ей об этом. Скорее всего Клер ему просто не поверит.

Ни разу он не сделал даже попытки прикоснуться к ней. То, что произошло между ними меньше тридцати шести часов назад, теперь казалось нереальным. Он сам едва верил в это.

Теперь Рэнд отчаянно жалел, что не вел себя по-другому – если бы не его проклятая сдержанность, может быть, ему бы удалось сразу заметить, что Клер больна. В конце концов, кто лучше его знал, какая у нее кожа, какими теплыми могут быть ее губы. Но возможность была упущена, причем дважды. Он побоялся дотронуться до нее потому, что хотел, чтобы она оставалась такой же далекой, по крайней мере тогда. Он боялся, что, поддавшись очарованию Клер, окажется беззащитным перед штормом.

Закрыв судовой журнал, Рэнд встал и принялся сбрасывать с себя просоленную одежду. Насквозь пропитанная водой, она с хлюпаньем упала на пол. Потом, как был обнаженный, улегся поверх одеяла и через мгновение, убаюканный мерным покачиванием «Цербера», уже заснул.

А сон Клер был беспокойным. Все последующие дни, пока ее трепала лихорадка, она то проваливалась в беспамятство, то всплывала на поверхность, но никто из дежуривших у ее постели не мог понять, в сознании она или бредит. Невнятное бормотание девушки почти невозможно было разобрать. То она звала отца, то брата, и этому никто не удивлялся. Пару раз с ее губ слетело имя крестного. Как-то раз, в бреду, она крикнула: