Вот так причудливо играет порой воображение: в ребёнке видишь взрослого человека, давно ушедшего в мир иной.

– Давайте прощаться, милая Тая!

Ясеновый смотрел мне в лицо, как обычно, сверху вниз, с обычной иронией и совершенно новой пронзительной горечью, которой он даже не пытался скрыть. Впервые в жизни я видела этого сильного человека в настроении, которое называется «хоть в петлю».

Очередная волна сокращений накрыла капитана первого ранга, моего надёжного друга, и отправила ко дну. Ему оставалось шесть лет до отставки. Думаю, ему не забыли косвенного участия в многоходовой интриге, хотя и не сумели поймать его на этом «за руку».

Сократили многих – без пенсии, без трудоустройства. Ясеновый имел два высших образования, глубокие знания во многих областях, обладал острым и гибким умом, то есть имел значительно больше шансов найти новую достойную работу, чем сотни тысяч его товарищей по несчастью. Но никогда уже не будет у него работы, которая бы так захватывала и увлекала, как прежняя, важнее и сложнее которой он ничего не знал на свете.

Три минуты назад он, не скрываясь и ни от чего уже не оберегаясь, громко, ожесточённо говорил моему начальнику при открытой двери кабинета:

– Всё, что сделали, пойдёт псу под хвост! Профукали… – Он всё-таки понизил голос, и я не разобрала следующего слова. – И остальное профукают.

Фёдор Анатольевич отвечал тихо, примирительным тоном. Его слов не было слышно. А Ясеновый возражал в полный голос:

– Да хорошие, кто говорит, что плохие?! Отличные кадры, золотые ребята! Но они не удержат. Двадцать пять часов в сутки, здоровье положат, а не удержат! Ты ж знаешь нашу кухню, ты ж понимаешь, что тут нужны рабочие руки – люди, люди! Всё к чёртовой матери законсервировать и то не успел, не дали!

Ругаясь, Ясеновый ни разу не употребил матерного слова. Из-за этого, из-за этой его привычной сдержанности, мне было его особенно жалко – настолько, насколько позволяли всё ещё заторможенные чувства.

Теперь Ясеновый смотрел в моё лицо, утратив всякий боевой задор. Мало того, что терял службу, которой отдана вся жизнь, и любимую работу. Ещё он терял возможность видеть женщину, которая все эти годы была для него «окошком в другой мир»…

Я не сама сочинила себе такую лестную характеристику! Это – тоже фрагмент услышанного сквозь приоткрытую дверь разговора, только гораздо более раннего. Дверь приоткрылась из-за сквозняка, никто из нас не заметил, вот я и услышала. Сначала – тихо, сочувственно – то ли вопрос, то ли утверждение Фёдора Анатольевича:

– …Только мучаешь себя… Зачем… сидишь… Ну, сцепи зубы и пройди мимо…

Потом – ответ Ясенового и короткий спор.

– Никакого мучения.

– Будешь рассказывать! А то я не вижу твоих глаз…

– Ты не понимаешь. Твоя Тая – она… – И дальше про «окошко»…

– Но вы же не совсем нас бросите? – спросила я. – Будете заходить в гости?

Глупость. Кто пропустит человека, ставшего посторонним, в режимное учреждение? Встречи вне работы, само собой, исключались. Одно дело – приходить в рабочее время и вальяжно сидеть за моей спиной, пока я печатаю. Другое – устроить какое-то специальное свидание. От этого был бы уже один шаг до замутнения отношений, кристальной чистоты которых никто не хотел бы разрушить.

– Надеюсь, получится.

Если б не моя, тогда ещё далеко не полностью преодолённая, эмоциональная тупость, то я бы догадалась, что он вовсе не надеется.

Внезапно он взял обеими руками мою голову и, наклонившись, поцеловал в лоб.

– Прощайте, Немезида!

Мне и сейчас невдомёк, почему он так назвал меня. Я догадывалась, что речь идёт о каком-то божестве из греческого пантеона. И всё. И то хорошо, потому что на месте всех древних мифологий, кроме германской, в моём образовании зияет провал, как и во многих других сферах знания.

Впоследствии я заглянула в словарь, однако так и не поняла, какое отношение имею к богине справедливости и возмездия. Чем-то она по своим функциям сродни валькириям. Ну и что?

Ясеновый повернулся на каблуках и, сохраняя выправку, шагнул к двери, но уже на пороге обернулся к моему начальнику, вышедшему из кабинета, чтобы его проводить. Сказал ровным голосом, спрятав в нём досаду, и горечь, и тревогу:

– Двадцать лет. Помяни моё слово. Я не сегодня тебе сказал, не в сердцах. Много – двадцать пять.

– Ты, кроме меня, больше никому своих вот этих расчётов не сообщай!

На том и расстались.

С того дня и этот хороший человек исчез из моей жизни. Ни разу нигде больше не пересеклись пути. Товарищ Ясеновый был, между прочим, последний живой и настоящий человек из того мира, который – единственный – я считаю родным…

Из широких окон школы в Гагаринском переулке сыпались школьники. Мальчишки и девчонки в красных галстуках свисали гроздьями, держась за ремни, за руки товарищей, и с лихим гиканьем прыгали вниз. Можно было бы подумать, что в школе пожар, если бы детские голоса не звенели ликующей радостью, ошалелые лица не светились счастьем. Едва ноги касались земли, мальчишки оборачивались, чтобы помочь девочкам. Вот и моя любимица мелькнула. Взрослая – пятнадцать лет, а туда же: сиганула с ребятами в окно! Ликующая разновозрастная толпа валила и из дверей школы. Те, кто оказались на улице, сразу пускались бежать в сторону Гоголевского бульвара, и было ясно, куда они понесутся дальше: на Красную площадь!

Похожая картина наблюдалась и у школы в Староконюшенном, куда я свернула, потому что решила идти в сторону центра Арбатом. Но в Гагаринском ликование превышало все мыслимые пределы: школьники с Гагаринского сразу присвоили первого космонавта планеты.

По традиции, исстари существующей, стар и млад – все, кто только мог себе позволить среди дня бросить дела, – спешили на Красную площадь праздновать и поздравлять друг друга. Люди, едва освободившись, подходили и подходили.

Я уже была среди тех, кто мог себя чувствовать свободно в рабочий день…

Где-то в конце шестидесятого Фёдор Анатольевич ушёл на заслуженный отдых: ему повезло дождаться отставки по выслуге лет, с военной пенсией. Не иначе как благая карма. Отдел в очередной раз сократили. Тут уж и я не убереглась. Однако мне крупно повезло. Многие знали, что я печатаю, кроме русского, на немецком и английском, да к тому же могу справляться со сложными техническими текстами. Меня с удовольствием взяли на четверть ставки лаборанта в научный институт с договорённостью, что буду выполнять обязанности машинистки. По сию пору я там и числюсь, причём работаю на дому: в крошечном особнячке сотрудникам института и так тесно. Учёные приплачивают мне за дополнительную работу, да ещё направляют ко мне своих коллег из других научных учреждений. Спасибо соседям, которые безропотно терпят стук машинки за стеной!..

Так что, услышав изумительную новость, я, подобно школьнице, выскочила на улицу, не дожидаясь, пока соседи досмотрят новости по телевизору и соберутся, и отправилась на Красную площадь.