Выскочив на новое крыльцо в виде подковы, недавно сооруженное по распоряжению короля, он задумался, остаться ли ему здесь или сразу уехать во Флери. Впрочем, его сомнения быстро разрешились, так как в этот момент во двор въехал сам король.

Заметив на крыльце кардинала, Людовик спешился и скорым шагом пошел к нему, раскрыв руки для объятий. Обменявшись приветствиями и справившись о здоровье друг друга, они прошли в королевский кабинет. Тут Ришелье не удержался и нажаловался Людовику на королеву-мать. Раз он так не угодил ее величеству, хотя и не знает за собой никакой вины, он просит позволения уйти в отставку и отказывается ото всех должностей, которые были предоставлены ему самому и его родным в свите королевы-матери. Надо полагать, его уход всех обрадует; возможно, и герцог Орлеанский, который тоже как будто сердит на него, вернется во Францию.

Людовик подошел к окну и забарабанил пальцами по стеклу. Лицо его вновь стало озабоченным, даже страдальческим. Как все было хорошо совсем недавно! И вот теперь ему снова надо выбирать — между своим министром, без которого он не может обойтись, и своей матерью, которая способна на что угодно. Прикинув и так, и этак, король решил прибегнуть к верному средству: созвать совет.

Вечером следующего дня, когда в Овальном зале собрались все ближайшие советники его величества, Людовик в лоб спросил Марию Медичи, чем вызвано ее недовольство кардиналом. Мария растерялась и не знала, что сказать, беспомощно оглядываясь по сторонам в поисках поддержки.

— Надо отдать должное его преосвященству, — перешел в наступление Людовик: — всеми нашими успехами внутри королевства и за его пределами мы обязаны его советам и смелым взглядам.

Не дав матери возможности возразить, Людовик обратился к Марильяку и Берюлю, пожурив их за то, что они, недооценивая кардинала, настраивают против него королеву-мать, которой тот всегда верно служил. Под конец своей краткой речи король призвал всех примириться.

Марильяк и Берюль в сдержанных выражениях обещали последовать мудрому королевскому совету, но Мария Медичи, у которой покраснели даже шея и грудь в вырезе платья, упрямо отчеканила, постукивая в такт пухлым указательным пальцем по столешнице:

— Можете поступать, как вам угодно, но только я больше не намерена прибегать к услугам кардинала и доверять ему.

На том и порешили.

Первый министр испанского короля Оливарес отказался ратифицировать мирное соглашение, заключенное Ришелье; испанцы вновь осадили Казале. Ришелье велел Туара запастись провизией и боеприпасами и держаться до подхода своих; он понимал, что новой войны не избежать, но кардинал де Берюль был иного мнения. Под старость лет святой отец ударился в мистицизм: Провидение с завидным постоянством посылало ему всякого рода знамения и указания, чаще в форме снов и видений, твердя о необходимости мира с Испанией и отказа от военных действий. Ришелье, не получавший советов свыше и полагавшийся на собственный разум, серьезно опасался нового конфликта, когда вдруг Господь забрал Берюля к себе прямо во время мессы, которую тот служил.

Итальянские послы осаждали Людовика, прося его лично возглавить армию и выступить в Пьемонт. Но это было невозможно, поскольку Гастон, единственный на тот момент наследник престола, все еще находился за границей. Мария Медичи резко восставала против похода; на юго-востоке Франции свирепствовал тиф, король не имеет права подвергать себя такой опасности, не говоря уже о трагических случайностях, неизбежных во время войны. Принцесса де Конти всячески поддерживала ее в этом; ведь если король вновь выступит в поход, Бассомпьер снова покинет ее, отправившись на войну. Принцесса просто возненавидела кардинала, считая его главным виновником отлучек своего благоверного.

Узнав, что его дожидается венецианский посланник, Ришелье тяжело вздохнул, но велел просить. Главный королевский министр прекрасно понимал все доводы, которые изложит ему венецианец, и был с ним согласен, но… На юге тиф, Гастон за границей…

— Так может быть, позволить его высочеству жениться на мадемуазель де Гонзаг? — вкрадчивым голосом ввернул посол.

— О нет, лучше не заводите об этом разговор, — Ришелье замахал руками и сморщился, словно разжевал лимон. — Раз король не может ехать, поеду я.

Когда весть о том, что кардинал лично возглавит французские войска, облетела двор, дела завертелись с головокружительной быстротой. Людовик назначил Ришелье своим представителем и главнокомандующим, которому должны были подчиняться даже маршалы. Войска спешно готовились к выступлению, запасаясь теплой одеждой и провиантом, король, склонившись над картой, сам определил наиболее удобные маршруты следования для воинских частей и обозов. Секретарь испанского посольства дежурил во дворце кардинала, но ему постоянно отказывали в аудиенции.

Однако упорный испанец все же подстерег Ришелье, когда тот направлялся на заседание Совета.

— Я взял на себя смелость увидеться с вами, чтобы пожелать вам доброго пути, — лопотал посол, поднимаясь по лестнице вслед за кардиналом. — Я уверен, что ваше преосвященство отправляется через горы, чтобы установить прочный мир…

— У вас неверные сведения, — Ришелье резко остановился и обернулся к послу. — Наш добрый король наделил меня полнотой власти во всем, кроме одного: вершить мир; так и передайте от меня Оливаресу.

Двадцать девятого декабря во дворце кардинала давали балет в честь его величества и обеих королев. А вечером того же дня Ришелье вместе с кардиналом де Лавалеттом, герцогом де Монморанси и маршалами Бассомпьером и Шомбергом выехал из Парижа в Лион.

Мощеный двор отеля Сен-Поль стал скользким от наледи, озябшие веточки деревьев в саду оделись инеем, а обивка стен и кресел в парадной спальне была расписана листьями цвета охры на сине-зеленом фоне — островок осени среди зимы. Потрескивали поленья в очаге, испуганно метались огоньки свечей, прибитые грубой ладонью сквозняка, на душе было холодно и печально, как в ноябрьском лесу.

Мария де Гонзаг, в простом платье из темно-синей тафты и с белой кружевной косынкой на плечах, полулежала на кровати с витыми колонками под балдахином цвета увядшей листвы. Рядом, в проходе, огороженном балюстрадой из низких белых столбиков, сидел на стуле Гастон. Дамы расположились у камина и тихо беседовали. Когда они обращались к стоявшему рядом Пюилорану, тот отвечал невпопад, потому что изо всех сил напрягал слух, пытаясь расслышать, о чем говорят те двое.

Но Гастон и Мария больше молчали. Прошло уже два часа, как герцог Орлеанский был здесь, все уже было сказано, однако Гастон не мог найти в себе силы встать и уйти. Лицо Марии словно окаменело, но в груди ее бушевала буря. «Господи, почему же он не уходит? — мысленно восклицала она. — Ведь я сейчас не выдержу!..»

Явившись к ней сегодня, Гастон с жаром принялся вновь убеждать ее выйти за него замуж. Они обвенчаются, уедут далеко отсюда — в Лотарингию, или в Англию, или в Испанские Нидерланды… Мария покачала головой: принять покровительство испанского короля? Это значило предать ее отца. Она не сможет быть счастлива, зная, что по ее вине отец лишится своих земель и доверия французского монарха. Нет-нет, она исполнит свой дочерний долг и вернется в Италию. Долг превыше любви…