Я набросилась на Пола со всей страстью, присущей моему возрасту и моей всепоглощающей сексуальной тяге к Кевину. Я брала его как хотела. Час, а может и дольше. Все встало на свои места в том диком танце эротики. И Ветина страсть в барабанах музыки, побеждающая на чемпионатах перед тысячными взглядами аудитории. И вздох завороженной публики в немом оргазме перед первобытной пластикой восточного танца. И Лизино совершенное пятнадцатилетнее тело в софитах перед камерами репортеров на подиуме своей несбывшейся мечты. И вся боль, пережитая мною той ночью. Все стало на свои места.

Не помню точно, но Полу, по-моему, давали что-то еще пить. Меня не останавливали, меня невозможно было остановить. Я брала его целиком, по-всякому. То наказывая его, Пола, то любя Кевина. Мне не дано понять умом то феерическое чувство, тем более описать его. Задыхалась собственной слюной, сплевывала и вновь пускала его так глубоко, что, казалось, он протыкал мне сердце. Он… кто он? Меня до сих пор пробирает дрожь от тех эмоций. Потом я падала куда-то на самое дно, когда он снова брал меня. Потом смеялась, просила вина и продолжала эту дикую пляску секса…

Когда я закончила, Пол не мог дышать. Он лежал обездвиженный и смотрел на меня широко открытыми глазами. Его член, после стольких оргазмов, теперь висел у него между ног, сморщенный и какой-то очень маленький.

Я встала. На коже в свете огня блестит пот. Коврик-матрас чмокает от влаги. Мне хочется пить. Уже не так сильно пахнет жасмином. Пахнет феромонами секса, нашим запахом… Я вышла из палатки, больше на него не глянув. Мне стало неинтересно смотреть на него. Кто-то накинул на меня плащ и подсадил к огню. Все молчали. Долго… Тихо…

«Дайте мне кто-нибудь сигарету, ― громко сказала я. Все как один полезли за сигаретами, кто в карманы, кто в сумки. ― Спасибо». Я закурила.

Позже мне сказали, что та, вторая пара, занималась сексом два часа и к моему появлению уже сидела перед костром и нашей с Полом витриной часа три.

Мы вернулись в отель только к ужину. После той ночи Пол был другим. Обряд должен был восстановить любовь. Ну вот, он и восстановил. Только не к тебе.

Это был единственный раз, когда я сознательно принимала что-то психотропное.

*

Во время учебы я получила ответы на очень многие вопросы. Казино, скорость яхты и автомобиля, наркотики, секс, чревоугодие ― таким людям, как Пол, необходим этот адреналиновый приход. Компенсация. Или они не получают достаточно психо-эмоционального ресурса, или они боятся его потерять. Аюваску, я знаю, он точно больше никогда не делал.

Пол все еще продолжал ко мне ходить. Признавался в любви и баловал меня больше, чем во время наших отношений. Но, как я и сказала ранее, сначала мне это нравилось, потом раздражало, а сейчас это стало интересным проектом.

Человек с нарциссическим расстройством личности, такой как Пол, был идеальным ресурсом и подопытным кроликом для моего дипломного исследования. Он классический образец подобной психической патологии. Так как я его когда-то раньше очень любила, в некоторые моменты мне его было даже жалко. Растоптанный и отвергнутый мной, этот уже давно немолодой мужчина готов был ползать и делать все, что угодно, только бы получить мое прощение.

Я специально часто и как бы невзначай напоминала Полу о той субботе 7 мая, и о Перу, и о тех церковных подвалах. Наблюдала реакцию, помня его раболепный страх перед высшим судом. В психологии нарциссизма описана их навязчивая одержимость быть прощенными. После его ухода я все тщательно конспектировала.

Страх перед высшим наказанием рожден тем, что они боятся умереть во грехе своих поступков и пропасть, испариться, стать никем, исчезнуть с лица Земли, как будто никогда их и не было. Именно поэтому Пол в пятьдесят лет опомнился, что он отец своим детям, в пятьдесят пять срочно хотел дочку, чтобы заново, с чистого листа все начать. Перекрыть позор пустоты своей разгульной никчемной молодости.

Я видела, что глубоко в душе он знал, что моя сломанная шея и все вытекающее из этого – его вина. Именно поэтому он был готов носить меня на руках, часами делать мне массаж, одаривать подарками. Он стал вновь приносить мне мое любимое шампанское.

Я держала его на коротком поводке обещаниями возможного прощения.

«Я пока не готова тебя простить», – с насмешкой в душе, но с серьезным лицом троллила его я.

Он несся ко мне, как сумасшедший, пытаясь услужить. Удивленный моими успехами и прогрессом на терапии, он, видимо, понимал, что облажался. А я понимала, что после Аюваски ему было буквально жизненно необходимо меня раздавить в отместку. Но сначала получить прощение.

Как одна из лучших учениц нашего профессора, я уже знала, что все, что он говорит ― это ложь. Что у него огромный всепоглощающий страх небытия. Он существует в ужасе подвалов того собора в Перу.

Я изучала его. Я поняла, что моя женская интуиция всегда была права. Что с ним я жила лишь в иллюзии Лизиных мечтаний.

― Профессор, скажите, пожалуйста, что это за чувство такое, когда вроде все как надо, все правильно и со смыслом, но что-то тут, внутри, в груди скребет? ― спросила я, вспоминая мою поездку в Данию.

– Это вы про интуицию спрашиваете, Летта? Интуиция ― это процесс, который дает нам возможность познавать без логических и аналитических рассуждений. Сокращает разрыв между сознательной и бессознательной частями нашего разума, а также между инстинктом и интеллектом.

– Почему тогда люди не доверяют своей интуиции? ― спросила я.

– Лично я считаю, ― ответил профессор, ― что люди, которые не доверяют своей интуиции ― не доверяют себе. Наше недоверие своим инстинктам основано на тысячелетиях культурных предрассудков. Инстинкт и интуиция это орудие нашего выживания как вида.

– Но ведь мы не можем точно, на сто процентов знать, что то, что мы чувствуем, и есть правда.

– Нет, не можем, ― продолжил профессор. ― Мы также не можем судить, было это правильное чувство или нет, пока не станет уже или поздно, ― он указал на мое инвалидное кресло, ― или это уже не будет иметь значения. Скажите, Летта, если вы вспомните какой-то очень яркий момент вспышки вашей интуиции сейчас, зная все, что вы знаете сегодня, вы бы послушали ее?

– Да, ― ответила я.

– Теперь вопрос ― и это очень важно ― почему вы тогда сделали выбор не в пользу интуиции? Что заставило вас ее не послушать?

– Страх.

– Нет, не страх. Вам просто очень хотелось, чтобы это было не так. Вы чего-то так сильно желали, что предпочли выключить ее ― остаться в плену иллюзий. Что это было? Чего вы так сильно хотели, что предали и свои инстинкты, и свою интуицию?

Все смотрели на меня. Меня это не смущало. Мы тут все в одной лодке. Профессор приблизился ко мне совсем близко, оперся на мой стол.